Это обольщение было долгим и убедительным. Я превзошел самого себя. Она не смогла сопротивляться моей способности говорить. В этом-то все и дело. Разумный голос, спрашивающий ее мнение, которое ни Бога, ни Адама совершенно не интересовало. Она пыталась несколько раз применить по назначению голову — и тем самым язык — по поводу... Я подсказал ей: «...внутренней привлекательности поступков, запрещенных случайно»? Да, согласилась она, раскрыв очаровательным образом глаза и облегченно вздохнув, словно фанатка Мервина Пика62, которая случайно наткнулась на другую при обстоятельствах, совершенно не располагающих к дружескому общению.
(Скажи мне, что я не был рожден для этого. Прежде это было для меня вопросом второстепенной важности, но теперь он волнует меня снова и снова: «Неужели я был рожден для этого?» И это все? Неужели отступничество было лишь частью... только... Да забудь об этом.)
Это «может быть» завладело ею на некоторое время. Я помню момент (когда я вложил фрукт ей в руку), когда мы оба поняли, что она сдастся, но в то же время ей хотелось как можно дольше продлить состояние сопротивления. Мы одновременно разыгрывали прелюдию и в то же время играли в «труднодоступность». «Теперь змий стал самым хитрым среди зверей на лугу», — говорится в Библии короля Якова63. Еще бы он не стал им со мной-то внутри. Я использовал все, что было в моем распоряжении. Подобрать подходящую фразу и обронить ее как бы невзначай в нужное время и в нужном месте — вот смысл обольщения, не нужно докучать кому-либо повторением одного и того же.
— Ты говоришь совершенно...
— Ясным языком?
— Ясным языком. Ты говоришь совершенно ясным языком, змий.
— Ты так добра, моя Госпожа. Но если фрукт с этого дерева даровал утонченность языку змия, простой
— Это ведь ле... ле...
— Лесть? Не совсем, Королева рая. Констатация правды. Тебя не удивляет то, что Он запрещает тебе все, что поставит тебя с Ним на один уровень или даже выше?
Это было выражение, неловкая лесть которого нам обоим доставила удовольствие (Ева быстро схватывала, вряд ли с этим можно поспорить), и, хотя она засмеялась, румянец удовлетворенности, заливший ей шею и грудь, несомненно, выдал ее. Должен признаться, сидеть и играть с ней в эту игру мне было чрезвычайно приятно (я в роли бармена внушал посетителям мысль о том, что испортить себя самому никогда не поздно, если, конечно, ты этого заслуживаешь; она, горящая на работе служащая, позволяла бокалам «Маргариты» один за другим сначала стирать границу между обеденным перерывом и — о боже — рабочим днем, затем понемногу она потягивала его, и наконец полностью опорожняла), так что я даже забыл, для чего я все это затевал.
Ее щеки горели, глаза ярко вспыхнули, прелестные зубки погрузились в мякоть, и с каким-то резковатым карикатурным преувеличением брызнул сок. Нанеся