Я, Люцифер

В последнее время у меня для этой цели есть упол­номоченные. Белиал уже выработал свой неповтори­мый метод. У Молоха тоже есть свой, хотя у него во­ображение совсем не развито: он, знай себе, ест их и срет ими, ест их и срет ими, и так до бесконечности. Но, помните, это срабатывает. Жалобный крик этих душ — приятная музыка, ласкающая мой слух. Астарот всего лишь разговаривает с ними. Иисусик знает о чем. И знает не понаслышке, но едва ли может каким-нибудь образом помешать этому. Кстати, Он никогда и не пытался что-нибудь предпринять, так как души эти находятся у нас в самом низу. Не считая вашего покорного слуги, над бедными душами никто не изга­ляется лучше, чем мерзкий Асти. Я научил этого не­годника всему. Ему удалось превзойти даже меня. Ду­мает, я не догадываюсь, что он стремится заполучить мой престол. (По возвращении придется что-нибудь предпринять. Нужно заранее подготовиться.)

Вам, крутые парни, психи, извращенцы, голово­резы, может быть, интересно, почему я не положу этому конец и не избавлюсь от него. Догадайтесь с грех раз... Все равно не догадаетесь.

Скажете, мол, привычка, и будете не правы. На самом деле в аду все вполне довольны. Души в основ­ном тусуются, курят, выпивают, говорят за жизнь. Здесь всегда есть что почитать.

Слово понемногу распространялось. Наши голоса сливались в прозрачных водах «Славься!» в сильное подводное течение. Мы бездействовали, не зная, что делать. У нас были только предположения, и ничего более. После первой попытки понять себя, подобной первой робкой ласке, нас не покидало состояние замешательства на протяжении еще нескольких со­тен тысячелетий, особенно тогда, когда мы пели. 11олагаю, мы бы продолжали петь до сих пор, если бы до нас не докатился слух о том, что для постанов­ки Отца пишется сценарий с рабочим названием «Материальная Вселенная» (окончательный вариант «Творение»), премьера которой с Сыном в главной роли была назначена на ближайшее тысячелетие.

♦

Манхэттен, лето, место как раз для меня и время как раз для меня.

Шашечки такси сливаются в свете рекламных огней. Зловонное дыхание подземки. Бродяги-алко­голики, раздетые до того слоя, с которого обычно начинают портные, — футболки цвета лососины, безрукавки цвета сепии, символы пьянства и воров­ства. Какое зрелище! Мусоровоз поглощает ароматы города: медленно жующая косилка с грязными зубами и дурным запахом изо рта. Красота! Раскаленные тротуары испаряют дух мочи и собачьего дерьма. Будто вымазанные черной патокой, тараканы делают свое грязное дело, в то время как пузатые крысы снуют под покровом теней. Голуби выглядят так, словно их окунули в бензин, а затем высушили феном.

Манхэттен, лето. Отсутствие самообладания и подступающие желания. Блюющие в водосток алка­ши, ударницы панели, обкуренные марихуаной, вмазанный трансвестит, восходящие христианские порнозвезды, озлобленные на весь белый свет при­дурки, ложь, жадность, эгоизм, политика. Таков мой контрзамысел в противовес Его. Гарлем, Бронкс, Уолл-стрит, Верхний Ист-Сайд — продолжать излиш­не. Предоставьте мне порядочных людей и немного времени — и мои труды принесут плоды, и Нью-Йорк-Сити, моей Сикстинской капелле (хорошо, что моя правая рука прекрасно осведомлена о том, что делает левая), понадобится реставрация. Уж поверьте мне, она будет тотальной.

Не стоит даже говорить о том, что я от души по­смеялся над посланием Гавриила, так я не хохотал, может быть, со времени... испытаний в Лос-Аламосе¹⁹. Самодовольный Гавриил, неспособный на ложь. Совершенно неспособный на ложь. А я ему велел поклясться на Библии. «Продолжай, подними свою правую руку...»

На какое-то время я с головой погружаюсь в рабо­ту. Вы ведь тоже предаетесь различным занятиям: курение косячка по кругу, запой, непристойные слу­чайные связи. Вот и я отдаюсь работе. Рискуя, прос­то лезу из кожи вон, когда начинаются небольшие войны или столь притягательные для меня неврозы у сильных мира сего, то есть вашего мира. От вспышки необычной мигрени на всем земном шаре страда­ют только никудышные тираны; стенания в камерах пыток; меня успокаивает музыка выдираемых зубов и совокупляющихся особей; благоухание затушенных о женскую грудь окурков наполняет мои ноздри бальзамом, освобождающим от сомнений. Часть своего времени я посвящаю развитию технологий (вот-вот должна появиться масса штуковин, позволяющих вам иметь все не выходя из дома) и генной инженерии. Просыпаясь посреди ночи, ученые удивляются, как же, черт возьми, им это не пришло в голову раньше. Я нахожу время даже для мелочей — воровства, наси­лия, побоев, лжи, похоти, на этом, собственно, я и сделал себе имя. Один старикан из Болоньи, от кото­рого пахло «эспрессо», склонил к содомии своего Джека Рассела, посмотрел на себя в зеркало и был поражен: а почему, собственно, на протяжении дол­гого времени они оставались всего лишь хорошими друзьями.