Я, Люцифер

Вот тут-то я принимаюсь за работу, заставляя ее наказать Бога своим моральным разложением. Слож­но? Нет, нет, Боже мой, нет, нет. Кто из вас не слышал этот голос серьезного, рубящего сплеча друга, кото­рый появляется, когда мир тебе хорошенько подга­дил? Так вот как Он любит тебя, да? Ровно настолько, чтобы, позволить тебе провалить экзамен по хреновой биологии человека / пустить в ход закладную / потерять ногу / опоздать на автобус / споткнуться / потерять работу / сломать зуб / забыть роль / подойти к киоску только для того, чтобы выяснить, что за болван перед тобой купил последний билет... Вот как сильно Он тебя любит. Да. Ну что ж. Да пошел ты, Господи! В эту игру можно играть и вдвоем. И тогда ты направляешься к продавцу сигарет, в пивную, к торговцу фильмами «Только для взрослых», в публичный дом или в кази­но. Посмотри теперь на твое возлюбленное создание, Мис­тер. Что, не нравится свое собственное лекарство, да? А если я подхвачу рак легких, этот проклятый СПИД или у меня откажет печень, дружок, нам будет хорошо извест­но, кого мы будем должны благодарить за это, верно? Следовало подумать об этом заранее, когда ты позволил Клер ПОРВАТЬ СО МНОЙ!»

Пенелопа — более или менее мирская версия. Поэтому я не говорю с ней о Боге или непостоянстве Его любви, нет, о долгом, мучительном, бесконечном наказании, которое мир преподносит тем, кто пыта­ется жить по законам правды и приличия. Я с горечью говорю ей о том, как день за днем она борется с мыс­лью, что сопротивление бесполезно и что все в кон­це концов оборачивается дерьмом, зло всегда побеж­дает, люди... люди ни на что негодны. Ее собственная боязнь лжи — не больше чем заблуждение о духовном величии человека, достойное лишь сожаления, и что лучшее, что она может сделать, — залепить себе хо­рошую затрещину, да посильнее.

Некоторое время она сопротивляется. Если бы меня не было какое-то время поблизости, — довольно долго, — быть может, сила, с какой она оказывала сопротивление, меня бы и поразила. Но этого не про­исходит. Я настаиваю, все это мне надоедает. Пора играть роль плохого полицейского. «Ну, ты, тупая сука. Ты ведь знала, что этим кончится. Дерьмо везде, все дерьмо, ты, жалкая обманутая идиотка. Опустись на колени, обопрись на руки и окуни в него свою дурацкую высоко поднятую доверчивую здоровенную рожу. Ну, давай же! Всегда есть лекарство». Так про­должается до тех пор, пока с ощущением того, что в груди, в самом ее центре, появилась ледяная трещина, отлично зная это и не имея не малейшего понятия, что предпринять, она ловит такси у недавно открыв­шегося бара в трех кварталах от квартиры, где живет с Декланом Ганном. Я помню мои последние слова, обращенные к ней. Произносил я их не впервые. И конечно, не в последний раз. Я медленно прошеп­тал ей: «Воспользуйся этим...»

♦

В свое время я слышал много пустой теологической болтовни, направленной в мой адрес, но, согласно одной из самых идиотских теорий, которая мне встретилась, Иуда Искариот был мною одержим, и я заставил его предать Христосика. Ну кто сможет мне это объяснить? Вообще-то даже не пытайтесь. У меня есть этому свое объяснение. (Мне известны все трак­товки.) Объяснение таково: миллионы людей во всем мире, пребывающие в здравом уме, считают, что я желал распятия Христа. Позвольте мне прямо спро­сить: эти люди, они что, умалишенные? Распятие Христа было осуществлением ветхозаветных проро­честв. Распятие Христа должно было возобновить работу механизма отпущения грехов. К чему это мог­ло привести? В ад никто бы тогда не попадал.

Ну, так объясните мне, с какой стати я должен был содействовать всему этому?