Я, Люцифер

Постель Пилата уже давно остыла, когда Клавдия Прокула, очнувшись от сна, вся в поту, резко села на кровати, пораженная громкостью стенаний, которые она слышала во сне, но которые превратились в ре­альном мире в отдаленное хныканье. Жена Пилата была довольно симпатичной и, будучи возбужденной сном, выглядела весьма желанной в сомнамбуличе­ском состоянии, хотя, Люцифер, это не имеет никако­го значения, ни малейшего. Важно то, что Пилат верил в правдивость ее снов. Он не был слишком суеверным человеком (хотя мало найдется воинов, которые не испытывали по меньшей мере облегчения после языческого жертвоприношения), но предсказания его жены, основанные на ее сновидениях, уже не­сколько раз оказались полезными, а один раз даже в буквальном смысле спасли ему жизнь; это случилось в Риме, вскоре после их свадьбы: она убедила его не оставлять у себя лошадь, которую он приобрел для развлечения; основанием тому послужил приснив­шийся ей кошмар. Через неделю лошадь взбесилась, и ее новый хозяин, падая, сломал себе шею. Она ни­когда не видела Иисуса, хотя и слышала о нем, а вче­ра вечером узнала из болтовни слуг о его аресте и о том, что он содержался под стражей у Каиафы¹⁰⁹ и К°. Вообще-то взгляд ее темных глаз никогда не останав­ливался на нем, и я не могу с полной уверенностью сказать, зачем мне понадобилось так точно обрисо­вывать его в ее сне. Я мог бы возникнуть пред ней хоть как Гручо Маркс¹¹⁰, и концы в воду. Но я бы соврал, если бы не признался, что испытал приятное нечес­тивое возбуждение, приняв его облик. Я почувство­вал... мне стыдно в этом признаться... Вы знаете, что могло бы произойти. Как бы то ни было, я приподнял завесу сна Прокулы и распял себя у нее на глазах. Это было даже забавно, висеть в ее сознании с появляю­щимися стигматами и чернеющим за спиной небом. Я беспокоился, что немного переборщил с кровью, — она и ее супруг стояли с окровавленными руками, по колено в крови. Но время (Новое Время) приближа­лось (Каиафа источал зависть вокруг себя, как дыхание ребенка, а истинный И. X. стоял босой, склонив голову набок, храня яростное молчание в неподвиж­ных уголках губ.) Я хотел, чтобы идея, как заголовок, была выделена крупными буквами: ПИЛАТ И ЕГО СУПРУГА КАЗНЯТ НЕВИННОГО. «МЫ БУДЕМ ВЕЧНО ГОРЕТЬ В АДУ», — признает глава админист­рации. В любом случае это должно было сработать. Ноги задергались, аккуратно выщипанные брови нахмурились (одна — угрожающе, другая — задумчи­во), вишневые губы затрепетали и сжались, мокрые ладони открылись и снова угрожающе стиснулись. «Не имею никакого отношения к этому невиновному человеку... Не имею никакого отношения к этому невиновному человеку... Не имею никакого...» И тут она проснулась, вид у нее был растрепанный и оча­ровательный (она раскраснелась и учащенно дышала, ночная сорочка сползла, обнажив одну грудь разме­ром с манго, — если бы только я не был в такой, блин, спешке...), гнусавым голосом она позвала свою слу­жанку.

Если вы хотите добраться до мужчины, действуй­те через женщину. Казалось, Эдем был далеко в про­шлом (зернистая кинопленка улучшенного восьми­миллиметрового формата с поблекшими от времени цветами), но я не забыл его урока. Самодовольство никогда не входило в число моих пороков, и от него не осталось и следа в то утро в Иудее, но все же я был настроен оптимистично.

Ну что ж.

Как ни странно, все началось неплохо: Пилат, просто вне себя от того, что ему нужно выйти из претория во внутренний дворик , чтобы принять священников (еврейская пасха указывает, какие вещи, блюда и места считать чистыми, а какие нечис­тыми), был раздражен взволнованным ответом Каиафы на вопрос, в чем обвиняется заключенный. «Если бы он не нарушил законы, мы бы не привели его к тебе, не так ли?» Я видел, как лоб Пилата про­резали глубокие морщины, и уже потирал руки от удовольствия. Думаю, если бы они остались на улице, я был бы уже в здании, оглашая волю прокуратора. Но тут вмешался Бог. Блин, вечно Он вмешивается. Я заметил это по тому, как прокуратор время от вре­мени едва заметно качал головой (как будто пытаясь стряхнуть стоявший в ушах звон) и беспокойно жес­тикулировал. Солнце жгло мощеный пол внутренне­го дворика, и, когда Пилат устремлял свой взор ввысь, Небеса поражали его своей какофонией.

Ты Царь Иудейский?

Ты говоришь это.¹¹¹