Я — матрос «Гангута»!

В Луненецком горвоенкомате скопилась очередь, еле пробился к столу. Ответ получил короткий: по Указу Президиума Верховного Совета СССР мобилизации подлежат военнообязанные, родившиеся с 1905 по 1918 год. А мне уже было 52.

— Иду добровольцем, отправьте в Балтфлот!

— Этих вопросов мы не решаем, поезжайте в Смоленск, — услышал в ответ.

Вышел на улицу огорченным. А тут выясняется еще одна неприятность: телефонная связь с Пинском оборвалась. Задумался о жене. С четырьмя детьми она… Может, поспешить к ней на помощь? Успокаивал себя: если что — в беде не оставят.

Поезда не отправлялись, пришлось идти пешком. Не стану описывать всех мытарств, в пути случалось всякое — и под обстрел фашистских истребителей попадал, и в лапы лазутчиков чуть не угодил, и свои для установления личности задерживали. Наконец по дороге попалась попутная военная автомашина, подвезла.

В Смоленск прибыл, словно повидавший фронт. Оглядываю здание вокзала — как оно побито! Значит, и здесь свирепствовал воздушный противник. Не привлекательно выглядел и город. На его улицах — разбитые и обгорелые дома.

В горвоенкомате было множество людей с повестками в руках. К военкому не пробиться. Во дворе оказались и такие, как я, — добровольцы. Один из них предложил пойти в штаб Западного фронта, через него легче получить направление. Штаб размещался в доме, окруженном большим садом.

В глубине сада толпились люди около стола, за которым сидели работники штаба. Мы пристроились к очереди. Оформление шло быстро, тут же в саду происходила экипировка. Новобранцы становились в строй. Передо мной оставалось несколько человек, я уже держал наготове военный билет, как вдруг раздалась команда:

— Батальон, строиться!

Командиры, сидевшие за столом, поднялись и объявили:

— Остальным записаться у комбата.

Комбат записал наши фамилии, мы наскоро переоделись и встали в строй. Батальон двинулся через город на запад. Так в третий раз я стал добровольцем. При этом не назвал своего воинского звания, числился рядовым.

Батальон некоторое время держал оборону, потом вынужден был отходить. Помню, изнуренные отступлением, мы улеглись спать во дворах Ярцева, выставив охрану. Ночью нас подняли по тревоге. В город с грохотом ворвались немецкие танкетки. Они застрочили из пулеметов, а мы по ним стреляли из винтовок.

Танкетки на большой скорости носились по улицам, ослепляли фарами. Явно брали на испуг. Конечно, опыта борьбы с ними у нас еще не было. Дрались как могли, и в конце концов пришлось оставить город. Отходили измученные, усталые, унылые… Отступали тяжело. Ох как тяжело!

В Вязьме находился штаб 24-й армии. Я зашел в политотдел, представился. Работник политотдела, проверив мои документы, сказал:

— Цепляй на петлицу шпалу, старший политрук. Будешь комиссаром аэродромного батальона.

И вот я в Сухиничах Калужской области. Невдалеке от города батальон создавал полевой аэродром. Мы расчищали взлетно-посадочную полосу, рулежные дорожки, сооружали стоянки самолетов, землянки для хранения горюче-смазочных и других материалов.

Работали, что называется, не покладая рук, ложились отдыхать лишь на три-четыре часа в сутки. Всем хотелось ускорить строительство аэродрома с тем, чтобы красноармейцы смогли почувствовать поддержку краснозвездной авиации.

Используя минуты отдыха, я проводил политинформации и беседы, старался поднять у бойцов настроение.

А обстановка на фронте становилась все сложнее. К нам то и дело поступали сведения о продвижении противника на восток. Фашистские самолеты-разведчики все чаще и чаще появлялись над нами. «Пронюхали, гады!» — ругались бойцы-строители. Так оно и было. После воздушной разведки наш полевой аэродром, не успевший войти в строй, начали бомбить «юнкерсы».

В госпитальной палате

В один из воздушных налетов врага осколок бомбы пропорол мне голень правой ноги. Попал я в эвакогоспиталь, размещавшийся в Сухиничах. Раненых в нем собралось немало, все негодовали, досадовали, что выбыли из строя, рассказывали о геройстве наших войск, застигнутых врасплох. При этом, конечно, доставалось и начальству: куда оно смотрело?!

В эти госпитальные недели в памяти невольно проплывали годы мирной жизни.

Вспомнился Тотемский уезд, где я после демобилизации работал уполномоченным по сбору продналога, потом инструктором уездного отделения потребкооперации. Часто ездил по селам и деревням, встречался с бедняками и середняками, организовывал общества потребкооперации. Моим неизменным спутником в поездках была ленинская брошюра о продналоге — подарок Петроградского красноармейского университета. Она помогала разъяснять крестьянам суть экономической политики партии, вести хлебозаготовки, организовывать отправку зерна голодавшему Поволжью, бороться со спекулянтами, стремившимися нажиться на голоде.