Я медленно открыла эту дверь

Удивительное это было место, Сценарная студия. Атмосфера почти домашняя. Собирались вместе пить чай, подолгу разговаривали, делились воспоминаниями и переживаниями. Тогда это меня немного злило. Я привыкла к более деловой обстановке. А сейчас тоска поднимается в душе, как вспомню. Сегодня, мне кажется, люди разговаривают, но не беседуют. Мало кто приоткрывает душу. А может, я просто из другого времени, и сегодняшний день для меня загадочен и чужд.

Во всяком случае, сценаристы, да и режиссеры иногда заходили к нам просто поговорить. Поделиться впечатлениями и планами. Ведь кинодраматург, в сущности, довольно одинокий и напряженный человек. Он не просто изливает в творчестве душу и раздумья, как писатель (хороший, конечно), – он работает на других, на тех, кто будет воплощать его творения.

Да простят меня мои друзья сценаристы, среди которых прошла почти вся моя жизнь, но я всегда в глубине души мечтала, чтобы самые талантливые из них писали прозу. Но почти все они уже не могли этого сделать. Действия, действия, действия. Суховатый стиль записи, работа на публику.

Пожалуй, один Борис Васильев сумел преодолеть эту ограниченность и стал из посредственного драматурга большим писателем, которого потом экранизировали, рвали друг у друга из рук.

66

Я проработала на Сценарной студии почти пять лет, содержательных и счастливых, и ушла по собственному желанию, но в результате ссоры с министром Ермашом. О которой он, вероятно, и не подозревал.

Когда меня назначали директором, Ермаш сказал: «Присмотритесь к своему заместителю. Нам он кажется мало подходящим для этой роли».

Я присматривалась довольно долго, хотя и быстро поняла, что в моем деле он слабый помощник. Заместитель заведовал финансовой частью, в которой я мало что понимала. Человек был неплохой, доброжелательный, но вялый и неинициативный. Я тянула, сколько могла, потому что очень не любила ломать жизнь людям. И все-таки наступил момент, когда я решилась. Я познакомилась с одним организатором производства, ушедшим с «Ленфильма» и переехавшим в Москву, который мне показался очень деловым, собранным и энергичным. Да я и слышала о нем много хорошего. Нарочно не называю фамилий, чтобы не задеть этих людей, пусть из далекого прошлого.

Я пошла на прием к Ермашу, изложила свои соображения и намерения. Он благосклонно выслушал и обещал найти для моего зама хорошее место – и обещание, надо отметить, выполнил. Я ушла успокоенная. Поговорила с замом, объяснила, почему мне трудно с ним работать. Он, конечно, был огорчен и обижен, но смирился.

Через некоторое время мы получили приказ о его переводе на студию Горького и назначении нового заместителя. Но вовсе не того, которого я просила, а человека, который работал в Госкино и был известен как ретроград, подхалим и просто плохой человек.

Меня поразило, что Ермаш даже не посоветовался со мной, не поставил в известность.

И я решила, что уйду со Студии. Только нужно найти новое место. Некоторое время, пока искала, я проработала с новым замом и удостоверилась, что нам не по пути.

В конце концов договорилась с ректором ВГИКа, где уже несколько лет преподавала по совместительству, что меня возьмут в штат, и подала заявление об уходе.

Приказ о моем освобождении был подписан в тот же день. Меня потрясло, что министр меня не вызвал, не поговорил со мной. Мне казалось, у нас нормальные отношения. Он много раз говорил и мне, и публично, что доволен моей работой. Но мне объяснили знающие люди, что я давно уже попала в разряд руководящих работников, а оттуда «по собственному» (т. е. «по собственному желанию», такая была формулировка при добровольном увольнении) не уходят. Или повышают, или переводят. И моё заявление было воспринято как вызов.

Кстати, приказ потом изменили. Ермашу объяснили, что я должна прежде кому-то сдать дела. Поэтому увольнение отложили на две недели. За это время я ввела в курс дела заместителя – нового директора пока не нашли.

Наконец, всё было закончено, и я пришла к Виталию Николаевичу Ждану, тогдашнему ректору ВГИКа. Пришла с заявлением о приеме на работу. Он тускло посмотрел на него и, не поднимая взгляда, сухо сказал: «У нас в штате нет мест». Я растерялась: «Как, мы же договаривались». – «За это время всё изменилось». – «За две недели?» Он промолчал. Я вышла от него растерянная и подавленная.

Дело было летом, в июне 84-го. Осенью я узнала, что больше не преподаю ни во ВГИКе, ни на Высших курсах сценаристов и режиссеров, где работала уже несколько лет. Тогдашний директор курсов И. А. Кокорева сказала мне что-то невнятное, вроде – нет мест. В институте на кафедре объявили прямо: есть указание сверху. Филипп Тимофеевич не забыл ничего.