Я медленно открыла эту дверь

Кинематографисты с огромным интересом отнеслись к этому первому полнометражному фильму Туманян. Я не берусь утверждать, но мне кажется, что и Алексей Герман не избежал некоторого воздействия картины, делая «Двадцать дней без войны». Во всяком случае, он не раз внимательно смотрел его, фильм ему нравился. Знаю это от Ины.

Объединение «Зодиак», которое Ина возглавила в годы перестройки, ставило перед собой серьезные художественные задачи и отправило в путь нескольких дебютантов, в том числе Валерия Тодоровского и Сергея Ливнева. Ина ушла с этого поста, когда поняла, что кинематограф сворачивает на другую дорогу. Коммерция и стремление угодить абстрактному зрителю, которого, в сущности, до сих пор никто не знает и не изучает, были ей не интересны.

И еще об одной странице ее творчества не могу не сказать. Она снимала документальные новеллы, вошедшие в фильм М. Калика «Любовь». Она первая открыла и сняла Александра Меня, тогда еще мало кому известного. А потом, когда картину закрыли со скандалом, материал изъяли, арестовали и сожгли, Ина с друзьями успела спасти то, что относится к Меню, и долгие годы хранила коробки с пленкой у себя дома, под кроватью. Так дошли до нас эти уникальные съемки.

Много лет мы, друзья и знакомые, слушая ее покоряющие тонкостью и точностью наблюдений рассказы о прошлом, о встречах, о съемках, потихоньку поднывали: «Ин, записывай!» Она отмахивалась – «Кому это нужно?» Но, оказывается, тайком писала. И когда после ее смерти Олег Дорман, наш общий друг, расшифровал и перепечатал эти записи, сделанные порой на клочках бумаги, иногда торопливые – от сердца, иногда более продуманные и обстоятельные, то сложилась – книга не книга, рассказ не рассказ, но что-то единое о жизни, раздумьях, опыте. Это произведение опубликовал тогда журнал «Искусство кино».

Последние годы ее жизни были очень трудными. Ина почти не выходила из дому. Больницы, кровать в большой комнате ее двухкомнатной квартиры у «Сокола» стали средой ее обитания. Даже дойти до кухни ей было нелегко. Если провожала нас, забегавших к ней чаще всего на минутку, обычно присаживалась на маленькую табуретку в передней – стоять не могла, задыхалась. Но дух ее был по-прежнему неукротим, не сломлен. Разговоры по телефону, который еще связывал ее с миром, чаще всего переходили в споры, порой довольно язвительные. Смирение ей было не свойственно никогда.

И теперь, перечитывая ее зачастую такие горестные, смятенные и пронзительные строки, написанные в первую очередь для себя, я думаю – какое счастье, что Бог даровал мне встречу с таким человеком, и как надо не сдаваться ни перед какими обстоятельствами и оставаться до конца равной самой себе. Аве, Ина!

69

Шел 1989 год – разгар перестройки. Всё было зыбко, неверно, каждый день приносил какую-нибудь неожиданность, чаще всего малоприятную. Перестраивалась ведь не только страна вообще, перестраивалась каждая ее клеточка.

Мне позвонил Владимир Мотыль – человек, которого я очень уважала. Мы никогда не были дружны, просто испытывали друг к другу взаимную симпатию, приязнь. Немного больше сблизились во время туристической поездки в Швецию, когда часами бродили с ним и Юрой Клепиковым по ночному Стокгольму, распугивая редких прохожих бесконечным возбужденным разговором о наших кинематографических делах, в котором чаще всего были слышны имена Павленок, Ермаш! – Ермаш, Павленок! Когда мы только прибыли в Швецию, нас предупредили в посольстве, чтобы вели себя осторожно, не ходили в одиночку, особенно по ночам. Мол, много развелось хулиганов, которые не любят иностранцев и могут всерьез обидеть, даже ограбить. Если и были хулиганы, то они от нас шарахались, прятались в подворотни. «Павленок, Ермаш!»

Позвонил Мотыль и сказал: «Мила, я рекомендовал тебя на должность директора Высших курсов сценаристов и режиссеров». Я охнула: «Володя, зачем? Я не справлюсь. Да и не хочется опять в начальство лезть. Меня вполне устраивает моя теперешняя жизнь». После внезапного инфаркта я жила на вольных хлебах, не связанная никакими ежедневными обязанностями, и взваливать на себя такой груз не хотелось.

«Предложили мне, – говорил Мотыль, – но я сейчас не могу. Я в запуске. Курсы – замечательное место. Соглашайся».

Впервые я попала на Курсы в 1973 году, то есть через десять лет после того, как они образовались в своем теперешнем виде – как двухлетняя профессиональная школа для людей с высшим образованием, которые решили заняться кинематографом. Позвонила их директор Ирина Александровна Кокарева и предложила набрать сценарную мастерскую вместе с известным кинодраматургом Михаилом Григорьевичем Львовским. Он – руководитель мастерской, я – преподаватель. Львовского я знала и ценила по работе на студии. Я согласилась сразу, не размышляя, хотя прежде никогда не думала о преподавании. Теперь уже не помню, что именно меня подвигло. Знаю только, что в моей судьбе всегда было так – главные решения принимались мгновенно, как продиктованные свыше.