Я, Микеланджело Буонарроти…

Барбара была сильной и крепкой женщиной. Она одновременно носила двух младенцев на руках, не забывая ни на секунду и о своей первой дочке, которая вырастала в добрую помощницу по хозяйству. К чести Барбары, нужно сказать, что она не делала никакого различия между малышами – кормила одинаково как того, так и другого своим молоком и джьюнкаттой – овечьим сыром, как это делают в Апеннинах. Вертясь между мужем, дочкой и двумя младенцами, хлопоча по дому, мона Барбара нет-нет да и замечала, что младенец Микеланджело постоянно следит за ней своими черными, блестящими, как пуговицы, глазами. Джулио спал почти все время, но стоило только подойти Барбаре к кроватке, как Микеланджело тут же распахивал глазки и вопросительно, не по-детски трогательно смотрел на женщину. В каком бы месте ни оказывалась молодая мать, везде она почти физически ощущала на себе взгляд этого необычного мальчика. Он словно боялся потерять ее из виду, боялся, что она уйдет от него навсегда, если он закроет глаза хоть на мгновение.

– Томазо, знаешь, мне кажется, что он уже думает, – заметила как-то мона Барбара.

– Да, он уже знает, что такое боль, – вздохнув, ответил жене Томазо.

По Сеттиньяно поползли слухи о громадных деньгах, получаемых Томазо и его женой от господ из Флоренции. В каменоломнях на Томазо теперь смотрели не только с уважением, но и с некой опаской.

– Ты, верно, богач теперь, Томазо? – спросил его как-то один из товарищей. – Чего тебе с нами общаться-то?

– Я потомственный скарпеллино, честный труженик, таким родился, таким и умру. А выскочкой я быть не желаю. – так отвечал Томазо на неоднократные выпады своих односельчан.

За такую твердость убеждений многие люди, родившиеся и выросшие вместе с ним и его родственниками в горах, уважали Томазо. Но были те, кому не давали спокойно спать внезапная слава молодой семьи и деньги, которые они получали от подеста из Флоренции.

Мона Барбара уложила весело гукающих друг с другом Джулио и Микеланджело в кроватку и вышла за порог. С головой погрузившись в повседневные хлопоты, она так увлеклась работой, что не слышала, не видела и не ощущала ничего вокруг, кроме солнца, ветра и тепла, идущего от ласковой тосканской земли. Вдруг краем глаза Барбара уловила какое-то движение, и следом же послышался шорох. Женщина метнулась в дом. Там какой-то мужчина в темном, разбросав вещи по полу, разгребал кучу золы в плетеной корзине.

– Что вы делаете?! – закричала Барбара.

Мужчина резко повернулся, и женщина узнала одного из приехавших в деревню в поисках заработка генуэзцев.

– Что вы делаете в моем доме?! – крикнула ему женщина.

Генуэзец встал, нарочито медленно подошел к испуганной хозяйке, улыбнулся:

– Ну что ты орешь? Тебя же могут услышать. Прибегут люди. Увидят нас вместе. Что они подумают?

Мужчина подбирался все ближе и ближе.

– Не подходи ко мне, – грозно сдвинув брови и приготовившись дать наглецу отпор, решительно ответила Барбара.

Но генуэзец не растерялся, он молниеносно бросился вперед и левой рукой схватил женщину за горло, правой выхватив из кармана нож, который приставил к сонной артерии жертвы.

– Где деньги, которые вы получаете от подеста? – четко проговаривая слова, спросил генуэзец.

Гневно сверкнув глазами, Барбара хрипло пробормотала:

– Каналья.

– Я еще раз повторяю свой вопрос: где деньги от подеста? – все так же тихо и спокойно произнес мерзавец, не расслабляя рук.

– Бестия, гори ты в аду! – не сдавалась сицилийка.

– Какой темперамент! – довольно улыбнулся генуэзец, любуясь тем, как женщина, в отчаянной попытке освободиться, пытается выгнуть шею, чтобы укусить его за левую руку.

– У тебя ничего святого не осталось, раз ты покушаешься на деньги ребенка, – прохрипела женщина, вырываясь изо всех сил.

И тут проснулся ребенок. Микеланджело всегда чутко реагировал на голос. А сейчас этот голос словно звал на помощь, он был полон отчаяния.

– А-а-а! – закричала Барбара, когда холодный острый нож задел кожу на ее шее.

Вдруг из угла комнаты раздался дикий рев. Микеланджело завыл, словно сирена, с такой силой, что, казалось, в доме зазвенела посуда. Генуэзец обернулся к кроватке и, угрожая ножом Барбаре, приказал ей:

– Возьми его на руки, возьми его на руки!

Как только к кроватке, где лежали Джулио и Микеланджело, приблизилась незнакомая фигура, младенец перешел с фальцета на лирический тенор и заорал так истошно, что уши заложило. Смекнув, как можно развернуть ход событий в свою пользу, молодая мать, уловив испуг в глазах грабителя, выкрикнула ему в лицо:

– Вот еще! Это не мой ребенок. Не стану я брать на руки!

– Бери его, тебе говорю! Иначе сюда сбежится вся округа, – не на шутку струхнув, забормотал генуэзец.

Но Микеланджело и Барбара были заодно. Мальчик исправно выл как белуга, женщина тянула время, отказываясь брать ребенка на руки.

– Да замолчи ты! – заорал грабитель, у которого наконец не выдержали нервы.