Я, Минос, царь Крита

   — Но попробуем взглянуть на это с другой стороны, — сказал я. — Смотри. Если бы несколько человек задумали построить себе пирамиду, они натаскали бы небольшую кучу камней и спустя несколько часов уже завершили бы работу, спрашивая себя, зачем, собственно, это сделали. Сотня или тысяча человек тоже таскали бы камни, и через несколько дней их цель была бы достигнута. Но что им делать с этой пирамидой? Если же египетский фараон, всё государство решит возвести каменный холм, то это потребует труда сотен тысяч людей на многие годы, пока пирамида не будет сооружена. Так что речь здесь не о том, годны ли на что-нибудь эти пирамиды, а о том, что исполнено желание одного человека, однажды им высказанное. Усыпальница Хеопса не только пирамида, она — увековеченная в камне воля правителя. Главное в том, что за этой волей стоял порядок, а за порядком — упорство и настойчивость, присущие лишь богам.

Я посмотрел на Манолиса, потом перевёл взгляд на чиновника.

   — Один воспитатель однажды сказал мне, что воля человека — большая сила, величайшая сила под солнцем. — Я улыбнулся и продолжил: — Для властителей существует несколько заповедей, которые он должен запомнить навек. Одна из них гласит, что нужно уметь заставлять других.

Когда чиновник удалился, я спросил Манолиса:

   — Если я правильно тебя понял, то отныне ты станешь сообщать мне только то, что сочтёшь за благо? Тогда я больше не узнаю о зле, которое творится вокруг тебя и по твоей вине. Ты станешь поступать по собственному усмотрению. Кто мне тогда скажет: правильно или неправильно ты поступаешь? Ты ведь тоже всего лишь человек, Манолис.

Его глаза засверкали — я понял, что задел его за живое.

   — Царь, — ответил он, — неужели ты в самом деле хочешь, чтобы тебе пересказывали весь вздор? Неужели тебе приятно слушать пьяную болтовню солдат или глупые речи крестьян?

   — Мне важно, Манолис, — серьёзно ответил я, — знать про поборы сборщиков налогов, обман жрецов и порочность чиновников. Только так я смогу восстановить мир и вернуть процветание государству. Я желаю всем критянам справедливости, любви и счастья. Я стремлюсь быть справедливым, — взволнованно ответил я.

Верховный жрец посмотрел на меня так, словно сомневался, в своём ли я уме.

   — Ты, вероятно, слышал, что Айза умерла, — печально сказал я. — Она была рядом со мной многие годы, приехала со мной из Греции. Она была частью моей жизни. Я назначил расследование и прошу тебя как человек, а не как царь помочь мне отыскать причину её смерти. Я повелеваю, — повысил я голос, — чтобы всякого, кто бы ни совершил это злодеяние, если Айза действительно была убита, задушили!

Манолис снова посмотрел на меня как на сумасшедшего. Неужели он не понял, что я любил Айзу? Похоже, он жил в таком мире, где мужчина мог полюбить рабыню, а потом прогнать её прочь, смотря по настроению.

Разве Риана не рассказывала мне, что верховный жрец неравнодушен к женской красоте? Разве мне не говорили, будто он очень разборчив при выборе девушек, которым позволено делить с ним ложе?

Несколькими часами позже я услышал разговор Манолиса с одним из чиновников.

   — Что такое происходит с нашим царём? — cпросил Манолис. — Он мог бы получить самых красивых женщин Крита, однако оплакивает смерть какой-то рабыни! Ему ничего не нужно делать, ну совсем ничего, а он вмешивается в мои дела, словно ему известно о тайных целях нашего культа. Он мнит себя богом, а между тем он всего лишь тщеславный и самонадеянный микенец!

Чиновник ответил мудро:

   — И жалкая хижина может быть роскошной, если в ней нашли приют боги, а дворец — наоборот, если бога в нём нет. Знаешь, — обратился он к кому-то третьему, — возрождая Крит, мы могли бы привлечь египетских богов и египетские культы. На карту поставлена судьба нашего острова. Нам нужно воодушевить народ, принять любую помощь, в том числе и со стороны финикийских и хеттских жрецов. Наш царь идёт по краю пропасти и вряд ли догадывается, как низко можно пасть.

Я не стал ничего больше слушать и удалился к себе в спальню, где предался своему горю.

Уже почти наступил вечер, когда верховный жрец явился ко мне с известием об Айзе.

   — Она умерла, — торжественно начал он.

Я не мог скрыть от него своего раздражения.

   — И это всё, что ты можешь мне сообщить? — подчёркнуто спокойно спросил я.

   — Врачи ничего не обнаружили. Кое-кто из них намекает, что у Айзы было слабое сердце.

Ребёнком я редко видел отца в гневе. Но когда он был крайне возмущён, то внезапно превращался в настоящий вулкан. Неужели я унаследовал от него эту черту?

   — Ты — идиот! — в ярости вскричал я. — Такие сведения впору приносить самому глупому рабу, а от тебя я жду большего.

В глазах верховного жреца мелькнуло, как мне показалось, сочувствие. А может быть, это был тайный страх?

Он произнёс несколько слов в своё оправдание, но это ещё больше рассердило меня, так что я буквально выгнал его вон.

Спустя какой-нибудь час я выяснил, что Айза умерла от яда. Немедленно потребовав дальнейшего расследования, я вскоре узнал, что причиной её гибели послужил укус ядовитой змеи.