«Я много проскакал, но не оседлан». Тридцать часов с Евгением Примаковым

— «Мистер Хороший Парень» — это, понятно, ваш предшественник Андрей Козырев. Вы вряд ли считаете такую характеристику для министра иностранных дел одобрительной. Вам ближе жесткий подход президента США Ричарда Никсона, заявившего: «Я хотел, чтобы все знали, что я «сукин сын» и во имя американских интересов буду драться изо всех сил»?

— Мне бы не понравилось, если бы меня снисходительно называли «хорошим парнем». На Западе прекрасно сознают, что хороший парень — это не вообще хороший, а хороший для них, потому что забывает об интересах России. Безусловно, мне ближе образ «сукиного сына», неусыпно стоящего на страже этих интересов.

— Министр иностранных дел — не рядовой министр правительства. Он должен быть твердым и одновременно куртуазным, красноречивым и уклончивым, джентльменом и, как мы выяснили, сукиным сыном… Кого вы выделяете на этом поприще?

— Выдающимся министром был Александр Михайлович Горчаков. Товарищ Пушкина по лицею. Трудно найти ему равных по широчайшей эрудиции, уму, дипломатическому мастерству. Горчаков перевернул внешнюю политику страны, заставил мир поверить в незаурядность России, считаться с ее интересами. Сегодняшняя дипслужба во многом базируется на принципах, заложенных этим министром-реформатором.

Однако меня фигура Горчакова волнует не только в связи с его дипломатическими победами. Он был так же великолепен в дружбе. Вы наверняка знаете, что на следующий день после поражения восстания декабристов князь, делавший блистательную карьеру, не побоялся привезти Ивану Пущину заграничный паспорт на его имя, уговаривал в тот же день бежать из Петербурга на пароходе. Но Пущин предпочел разделить участь товарищей. Горчаков был одним из троих лицейских друзей, навестивших Пушкина в михайловской глуши! Пущин, Дельвиг и он…

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе — фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Все тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.

…Из дипломатов советского периода я высоко ценю Андрея Андреевича Громыко, двадцать восемь лет возглавлявшего МИД. Его считали сухарем, «человеком в футляре». За границей называли «господином Нет», очевидно, за то, что упрямо отстаивал интересы страны, нередко, как утверждают, изнурял собеседников на переговорах своей несговорчивостью. Я, правда, никогда не был свидетелем этого. Знаю только, что Громыко честно служил Отечеству, понимая, конечно, многое сквозь призму своей эпохи.

Неотделимый от советской ментальности, Громыко не был ретроградом. Общаясь с ним, я чувствовал это. Громыко принадлежал к числу тех членов Политбюро, кто предлагал ввести наши войска в Афганистан. Но он был, очевидно, убежден, что войска вводятся лишь на три месяца. И, подобно Андропову, преследовал не идеологическую — геополитическую цель.

В 1982 году как директор Института востоковедения я выступал на коллегии МИДа с докладом о внутренней ситуации в Афганистане. Приведя исследования наших сотрудников, стал говорить о невозможности силой навязать этой стране революционные преобразования. Присутствовавшие явно не сочувствовали моим оценкам. И для всех стало сюрпризом, когда министр, по сути, поддержал меня.

Громыко был очень образован, постоянно читал, и один из немногих в советской верхушке прекрасно выступал без шпаргалки. В близком соприкосновении он не выглядел чопорным педантом, превращался в нормального, общительного человека. Разве что совсем не пил. Как-то сказал, что за всю жизнь выпил в общей сложности не больше двух бутылок сухого вина. Иные сослуживцы видели в этой подчеркнутой трезвенности замкнутость, отчужденность. Но встречал я начальников, готовых запанибрата выпить с подчиненным, а назавтра взять и уволить того. Андрей Андреевич не рвал на себе рубаху, не допускал амикошонства, однако и подлости по отношению к людям, с ним работавшим, не совершал.