«Я много проскакал, но не оседлан». Тридцать часов с Евгением Примаковым

В ноябре 1997 года я должен был вылететь в Бразилию, где предстояла встреча с президентом страны. Как раз в это время вокруг Ирака разгорались очередные страсти. Багдад снова дразнил мир, запрещая доступ Спецкомиссии на подозрительные объекты. За три недели до моей командировки в Латинскую Америку Саддам Хусейн потребовал исключить из состава комиссии представителей США. Американцы начали подготовку военного удара по Ираку. России с трудом удалось убедить Хусейна вернуть в Багдад Спецкомиссию в полном составе.

Экстренно поставил об этом в известность министров иностранных дел Великобритании и Франции Робина Кука и Юбера Ведрина. Связался по телефону и с Олбрайт, которая находилась в Дели. Через час она перезвонила, сказав, что намерена сократить свое пребывание в Индии. Настойчиво предложила этой же ночью встретиться в Женеве министрам иностранных дел США, России, Англии, Франции и послу Китая. Кук и Ведрин поддержали госсекретаря.

Пришлось менять маршрут полета в Бразилию и приземляться в Швейцарии. Встреча, начавшаяся в два часа ночи, помогла на время нейтрализовать опасный нарыв. Президент же Бразилии меня извинил за то, что наши переговоры с ним слегка задержались.

— Возглавив российский МИД, вы поставили целью избавиться от имиджа «антизападника», «антиамериканиста»? Эти распространенные обвинения — навет, продиктованный примитивной логикой? Или не бывает дыма без огня?

— Я не мог ставить целью избавиться от того, чего во мне не было. Никогда не принадлежал к противникам Америки, Запада, но неизменно становился «анти-кого-то», если этот кто-то выступал против России. В таком ракурсе, наверное, дым не без огня. Однако это именно примитивная логика. Я не принимаю несправедливых упреков, ибо не принадлежу к тем закомплексованным лицам, которые думают, что с Америкой можно разговаривать с позиции силы, что на нее можно жать, ей — угрожать. Все это контрпродуктивно. Сегодня, считаю, надо очень выверенно реагировать на сигналы Барака Обамы. По-моему, они позитивные.

— С кем из министров иностранных дел вам легко и раскоепощенно работалось?

— С Клаусом Кинкелем, министром иностранных дел Германии. По его приглашению мы с Ирой провели чудесный уикэнд в Рейнской долине, затем принимали Клауса и его супругу Урсулу у себя на даче. Итальянский министр Ламберто Дини проявил себя радушным хозяином в своем доме во Флоренции. Прекрасные отношения у меня были с покойным Робином Куком, о чьей смерти искренне горевал. С самого начала родилась взаимная симпатия с французом Эрве де Шарет-том. Легко находил общий язык, естественно, с восточными министрами. Наконец, с Мадлен Олбрайт, с которой мы встречались раз двадцать, обычно не испытывал трудностей, хотя порой она привносила в работу пристрастия, была необъективной. Да я не могу вам назвать зарубежного коллегу-министра, с кем бы чувствовал несовместимость. Пожалуй, только с Кристофером на личностном уровне буксовало взаимопонимание, существовала натянутость, мешавшая делу.

— Вы испытали облегчение, узнав о его отставке?

— Особой радости и плясок по этому поводу не было. Я еще не знал, не окажется ли Олбрайт хуже. (Усмехается.)

— Опасались, что предстоит пожалеть о бедном скучном Крисе из-за того, что нового госсекретаря США называли ученицей знаменитого антироссийски настроенного Збигнева Бжезинского?

— Меня это, безусловно, настораживало. Но, познакомившись с Мадлен, я заметил, что влияние Бжезинского на нее не столь велико, как пишут. Он действительно был преподавателем Олбрайт в Колумбийском университете, затем, став помощником президента США по национальной безопасности, пригласил к себе на работу. Однако политические взгляды Мадлен, во многом формировавшиеся в общении с Бжезинским, в значительной степени самостоятельны. Она писала диссертацию у Северина Биалера, советолога, считавшегося в университете антиподом Бжезинского. Я хорошо знал Биалера, встречался с ним на международных симпозиумах и видел, что, не являясь поклонником России, он был реалистически мыслящим человеком. Не могу его причислить к нашим противникам. Так же, как сказать про Олбрайт, что, подобно Бжезинскому, она антироссийски настроена.

— Вы знакомы с Бжезинским. Не преувеличена ли его нетерпимость к нашей стране, не свойственная, как всякая узость, умному, неограниченному человеку?