Я не отдам тебя, Босс

Она открывает рот, облизывает губы, видимо, пытаясь достучаться до моего сознания. Поучает меня, как какого-то сопливого пацана, злит меня еще больше, а вместе с тем вынуждает хотеть её до одури. До черных мушек перед глазами и заложенных ушей.

Мы вдвоем стоим под открытым небом. Ясно светят звезды, которых в городе обычно, днём с огнем не сыщешь. В квартире Инны спит моя жена, дома остались мои сыновья, где-то на другом конце города, кукует в своей квартире Волкова, а для меня время замирает на этом моменте. И на чистом листе, кто-то рисует грифельным карандашом её пальцы на моём локте, мой нахмуренный лоб и безмерно уставший взгляд моей секретарши. Рисует, чтобы позже я вспоминал этот момент, как единственное хорошее и чистое между нами. Потому что я намереваюсь всё опошлить и свернуть к обычному нашему сценарию. На крыше мы еще не трахались.

Инна вырывается, когда я, сломя голову, сокращаю расстояние между нами и притягиваю её за талию к себе, прижимаясь к стройному женскому телу. Зарываюсь ладонью в растрепанную гриву волос, сжимаю, принуждая Инну откинуть голову назад, для моего удобства и пытаюсь разобрать тот спектр эмоций, что плещется в глазах Разумовской.

Сколько же всего там намешано. Ненависть, боль, безразличие, нежность. Хронометр крутится, крутится, а я завороженный и оглушенный, тянусь к её губам. Пометить, стереть отпечаток этого козла, напомнить её телу и его неразумной хозяйке, кому она принадлежит. Чья она девочка.

Инна отвечает на поцелуй. Моё ликование, приводит к тому, что я ослабляю хватку, отпускаю поводья. Мелкая дрянь кусает меня за губу до крови, толкает ладошками в грудь, а сама отскакивает на добрый десяток метров от меня.

– Как ты можешь? – срывается на крик Инна, лихорадочно вытирая тыльной стороной ладони свои губы.

Наблюдаю за этим спектаклем одного бездарного актера, а точнее актрисы, и мысленно рукоплещу. Браво! Сыгранно паршиво, но я сделаю вид, что поверил твоим потугам показать мне, как я тебе противен.

– В моей квартире твоя жена! Ты спишь с Волковой, даришь ей кольца, водишь по ресторанам, а потом резво бежишь ко мне, требуя порцию ласки. Дима, хватит! Хватит, пожалуйста! Меня мучить, Нину мучить. Определись уже, в конце концов. Сделай выбор, что тебе важнее. Семья и дети или разгульный образ жизни, – продолжает она свою проповедь.

– Ты, я погляжу, безгрешная. Бедная и несчастная мученица, – с каждым словом я подхожу ближе к Инне, пока между нами не остается расстояния с один широкий шаг. Протягиваю руку, беру прядь её темных волос, наматываю на палец и слегка дёрнув, развиваю свою мысль дальше: – Только вот, беда какая: я знаю, что ты представляешь из себя на самом деле. Сколько времени плющом вокруг меня вилась, в попытках мне понравиться. Как должность эту желала, как устраняла конкуренток, как смешивала с грязью неугодных. А сейчас то что? Совесть резко проснулась, а? Решила примерять на себя новое амплуа хорошей девочки? Не получится, Инна.

Злость развеялась окончательно и бесповоротно. Вместе с тем в душе появилось некое смирение и принятие. Пару часов погоды не сделают, а Нина, как уже успела заметить Инна, в конечном итоге, всё равно придет для выяснения отношений.

Стоит признать, попытка меня образумить у Инны успешно удалась. Губа только саднит от зубов строптивой ведьмы, да тело ломит от неиспытанного наслаждения. Серьезные разговоры приносят оргазмы, только если на кону стоят огромные деньги, а не измотанные нервы и мои седые виски.

– Уходи, Горев. Сейчас же, – грозно чеканит она.

– Обязательно, – с большим сожалением в душе, отпускаю прядь волосы из пальцев и отступаю, запрокидывая голову к звездному небу. – Передай моей жене, что, если утром её не будет дома, сыновей она больше никогда не увидит. Это я её обещаю.

Инна

Я сижу на крыше еще около двадцати минут, в бесполезных попытках утихомирить разбушевавшееся сердце и ощущая в груди болезненные спазмы. Его поцелуй, как глоток яда, который я выпила и впустила в себя добровольно. Опаляет жидким огнем каждое нервное окончание, обжигает внутренности, бьет в область солнечного сплетения, пробуждая во мне активацию режима самоуничтожения.

Яркие звезды на небе, не прикрытые серой дымкой, не приносят долгожданного покоя. Никто не выслушает и не поймет. Никому и дела нет до того, что со мной происходит. Вечное одиночество. Западня, из которой я не вижу больше выхода. И чем дальше, тем вся ситуация становится всё сложнее, закручивая меня в свой ураган, сотканный из чистой концентрированной боли.

В собственную квартиру стараюсь попасть бесшумно, ступая на носочках и тихо прикрывая за собой дверь. Впрочем, после истерики Горева, проснулся едва ли не весь подъезд, так что соблюдать тишину было уже излишними мерами.