«Я не попутчик…». Томас Манн и Советский Союз

«Художник и общество»

точный перевод

Не сомневаюсь, что я не одинок в своем желании узнать, присудили бы эти весьма заслуженные члены жюри премию Эзре Паунду, если бы он случайно был не фашист, а коммунист[357].

«Художник и общество»

перевод в издании 1961 года

Не сомневаюсь, что я не одинок в своем желании узнать, присудили бы эти весьма заслуженные члены жюри премию Эзре Паунду, если бы он вдруг стал не фашистом, а как раз наоборот…[358]

Отрывок, следующий в оригинале за этим пассажем, полностью отсутствует в советском переводе доклада «Художник и общество». Он звучит так:

Уже одного подобного замечания [см. цитированный пассаж. – А. Б.] сегодня несомненно достаточно, чтобы того, кто его делает, заподозрить в коммунизме. Применительно ко мне это подозрение было бы несправедливым или – если угодно – оно делало бы мне слишком много чести. Для коммуниста мне много чего не хватает – мои сочинения полны всеми ужасающими коммунистов пороками: формализмом, психологизмом, скептицизмом, декадентскими наклонностями и всем прочим, и не забудьте еще юмор и некоторую слабость к правде – ибо любовь к правде есть слабость в глазах безоговорочной партийности. И все же тут следует различать. Коммунизм – это идея, в действительном виде сильно искаженная, чьи корни, однако, глубже, нежели марксизм и сталинизм, и чье чистое воплощение человечество постоянно будет ставить себе задачей и требованием. Фашизм же – никакая не идея, а низость, до которой, будем надеяться, никогда больше не опустится ни один малый или великий народ[359].

Отсутствие этого отрывка в советском издании доклада понятно. Томас Манн открыто признается в неких «грехах», которые, как он думает, непростительны в глазах коммунистов. Это признание весьма плохо гармонировало бы с имиджем «одного из самых прогрессивных писателей мира», который ему создали в СССР. К таким своим «грехам» он отнес и любовь к правде. Этот намек на идейную косность коммунистов должен был показаться им совершенно неуместным. Они претендовали на единоличное владение правдой и истиной, тогда как Томас Манн «бестактно» утверждал, что любовь к правде они воспринимают как слабость.

Размыто-гуманистическое толкование идей коммунизма, которое Томас Манн практиковал и раньше, было при случае более или менее приемлемым, но все же нежелательным для советских кураторов. Советская пропаганда представляла марксизм-ленинизм как высшее достижение социально-философской мысли. СССР должен был служить не примером его «деформации», а образцом его самого «чистого» воплощения.

Пока Томас Манн вынашивал планы бегства из «страны гангстеров», как он однажды окрестил США, на коммунистическом Востоке возникла очередная коснувшаяся его проблема. С начала пятидесятых годов ему часто пеняли на отсутствие его книг на книжном рынке ГДР. В ноябре 1951 года он коснулся этого вопроса в письме к лейпцигскому профессору Гансу Майеру. Он писал, что неоднократно пытался склонить издательство С. Фишера к выпуску лицензионных изданий для ГДР. Но сделка не состоялась, так как проникновение на рынок ФРГ более дешевых восточногерманских изданий повредило бы продаже оригиналов[360].