Я не скажу, кто твоя мама (СИ)

— Охренеть ты, Ельникова, невеста. Заневестилась на пару десятков лет, — хохотал Петров, довольный, что ему удалось расшевелить бывшую.

— А знаешь что? Я взяла бы твою фамилию наудачу. Только не так, как в прошлый раз. Теперь я хочу двойную фамилию.

— Петрова-Ельникова? Больно мудрёно звучит, — широко улыбнулся её будуще-бывший муж.

— Нет, гораздо проще. Ельникова-Петрова, — Ельникова выглянула из-за спинки дивана с лукавой улыбкой. — Просто, правда?

— Когда всё закончится, — сказал ей муж, — я возьму отпуск на две недели, и мы поедем на Гавайи, на Большой Остров, в Хило. Снимем там бунгало подальше от всех. Днем — национальные парки, вулканы и тропический лес. С вечера до утра — ты в моих объятиях, настолько далёкая от эмансипации и феминизма, насколько это возможно. Сплошной патриархат, домострой и сексизм. Идеально послушная жена при консервативном супруге. Единственное, что останется прогрессивным, — формулы в твоей голове. Как тебе?

— Это… самое привлекательное свадебное путешествие, которое можно себе нарисовать, — призналась Ельникова, вставая и натягивая одежду. — Сколько в тебе энергии, любимый! Ты мог бы ещё с молоденькими девчонками спать.

— А я и сплю с молоденькой, — усмехнулся Петров. — Четыре года разницы — это целая жизнь.

— Ха!

— Доживи до шестидесяти, драгоценная; тогда и поговорим.

* * *

Петров не очень жаловал молодой попсовый проспект Лас-Вегас Стрип, поэтому остановился в старой части города — Фримонте, где они и расписались в исторической «Плазе». От него не укрылось, что с самого начала их поездки жена была не совсем с ним; она снова очутилась в каком-то своём кошмарном мире, из которого ему постоянно приходилось её вытаскивать. Вечером она вдруг болезненно оживилась, пришла в нездоровое возбуждение; Петров в тревоге спросил:

— Лена, что происходит?

— А вот теперь, когда ловушка захлопнулась, я хочу рассказать тебе всю правду.

Ельникова была натянута, как струна; она пыталась шутить, но по любимому Авдотьиному выражению «а вот теперь…», после которого обычно на студенческом форуме следовали страшные угрозы, заставлявшие Юну замирать перед экраном, он понял, что сейчас жена сообщит что-то действительно плохое.

— Не хотела говорить раньше… вдруг ты не переспал бы со мной, не женился бы, — голос Ельниковой сделался неестественно тонким, готовясь сорваться на плач. — Но и не сказать не могу. Не могу больше в себе носить. Володя… я однажды… через год после того, как Марина пропала, как её от нас забрали… Я убила волшебство… и сама себя уничтожила. Поэтому ушла.

— Можно без метафор? — поторопил Петров. Сердце противно заколотилось, опять стало трудно дышать.

— Помнишь, мы попытались возобновить что-то… ну, в постели… не понимаю, как так получилось, мы же предохранялись… кажется…

— Не кажется, — хмуро подтвердил Петров.

— Не знаю, как, но… я забеременела. И эту беременность прервала.

Глава 19 Лас-Вегас и четвертый пострадавший

Глава 19. Лас-Вегас и четвёртый пострадавший

Петрову показалось, что его с размаху шарахнули по затылку бревном — он даже на какую-то долю секунды лишился сознания.

— Эллеонора… почему?

— Да потому что, — быстро заговорила та, боясь, что храбрость иссякнет, и сил высказаться не хватит, — ты сам сколько раз мне сказал — после произошедшего какая из меня мать? И был прав! Я отвернулась от коляски! Не потянула бы я нового младенца и новую коляску. Не вытянула!

— Значит, ему сейчас могло бы быть почти двадцать два… Ребёнку, который мог бы стать утешением… — пробормотал Петров, пытаясь осмыслить произошедшее.

— Да не хотела я утешения, понимаешь ты — не хотела! Не заслуживала! — закричала Ельникова. — Заменить кем-то Марину? Ты, оказывается, был на это готов — «утешиться» новым малышом?!

— Ты мне даже не сказала…

— Ты мне зато много всего сказал! И каждый день говорил! И это был второй мой аборт, понятно! Первый был в двадцать лет, и я совершенно спокойно к нему отнеслась. Но тут… Просто эта идея, Володя… Дети от тебя… как нечто волшебное и очень желанное… Мы же хотели… ещё когда Марина была с нами… Я хотела второй декрет вслед за первым, который мы разделили; увидела, как могу любить ребёнка, и какой ты отец. Была уверена в нас обоих, в наших силах и возможностях, хотела — но не при таких обстоятельствах, не в руинах! Марина и тот, второй… я дважды была от тебя беременна. И второй раз испытала такой ужас и отчаяние! Не дала себе прочувствовать волшебство, как было, пока я носила Маринку. Как я могла хотеть родить, как смела бы снова рожать — если не сохранила первое своё чудо? Разве я посмела бы снова позволить себе это почувствовать… волшебство в каждой клетке тела? Я хотела оставить тело только Марининым! Не вытеснять воспоминания, как носила её; не заглушать их новой беременностью.