Я не скажу, кто твоя мама (СИ)

— Это правильный ответ. Меньшая половина пальцев одной руки. И как? Нравится?

Ельникова скрипнула зубами.

— Не хочу больше врать. Нравится, потому что это ты.

— Отлично. Ты готова. А главное, что я готов.

— Не надо…

Когда она почувствовала в себе его грубые, резкие движения, она страдальчески застонала, мотая головой из стороны в сторону.

— Ты же обещал! Обещал, что этого не будет! Господи! Мне так плохо!

— Перестань, — прошипел он. — Сосредоточься, ну. Выкинь всё из своей дурной башки. Иначе я тебя просто изнасилую к чёртовой матери и сяду.

— Я действительно заявление напишу — ты это понимаешь? Болван!

Петров в гневе отпустил её:

— Отлично! Пиши! Бумагу, ручку дать? Я тебя буду трахать, а ты пиши, всё записывай в деталях, чтоб не забыть — куда вставил, как и сколько раз! Может, хоть в тюрьме меня оставят в покое, будет время свои расчёты закончить и отчёты составить.

Ельникова тяжело дышала и смотрела на него округлившимися, остекленевшими глазами — тем самым взглядом, который первокурсница Прищепкина придумала называть «динозавровым».

— Дивная семейка: один на другого заявы строчит, — продолжал Петров. — Жена на мужа за изнасилование… дочь на мать за клевету… Неудивительно, что нас то и дело приглашают в ток-шоу — скоро мы сможем на них зарабатывать!..

— Слезь с меня немедленно.

— Разбежалась! Распорядилась! Распоряжаться у себя в Питере будешь! Ух, какая ты сейчас невозможно хорошенькая… без этой твоей налаченной пакли на башке. Румянец появился. Прелесть! Не понимаю, и за что только такую симпатяжку в НИИ «кувшинным рылом» прозвали, а?

— Петров, хватит, кончай уже это, правда.

— Сейчас ты у меня кончишь! Делай, что говорю. Давай попробуем ещё раз. Пожалуйста, заткнись!

Ельниковой ничего не оставалось, и она выполнила требование, даже обхватила его ногами, когда он велел. Мучительные ощущения вскоре схлынули, понемногу уступая место давно забытому удовольствию.

— Ты мой ритм не держишь, — недовольно сделал он замечание. — Давай, сейчас есть только ты и я. Отключись от остального. Сделай для нас хоть что-то полезное. Пошевели задницей. Давай же!

Ельникова сосредоточилась на движениях их бёдер навстречу друг другу. Когда-то это приносило не только физическое, но и огромное психологическое удовольствие… принадлежать любимому мужчине, знать, что он её муж. Вспомнив это, она уже не смогла заставить тело это забыть и утонула в восхитительных ощущениях. Ей подумалось, что она не имеет право на такое наслаждение; но и тело, и нервная система были до того истощены, что просили разрядки; они взяли верх над рассудком, и она совершенно расслабилась, забыв обо всём, кроме того, что сейчас между ею и им происходило. Во время соития он больно щипал её бёдра и ставил засосами синяки на шее; но Ельникова лишь тихонько охала и всё равно встречала на полпути каждое его движение, больше не пытаясь выбраться из-под него или просить о пощаде. Когда в порыве страсти и злобы он слишком сильно начал терзать её укусами и щипками, потеряв контроль над собой, Ельникова не выдержала. Петров удовлетворённо выслушал ее вопли, затем издевательски прошипел:

— Ш-ш-ш-ш… Потерпи, дорогая бывшая жена… я понимаю, что больно. Мне тоже было больно, но я ведь терпел. Спать с тобой — всё равно что трахать квантовую механику… Чистое наслаждение.

Ельникова сейчас ничего не слышала и не соображала. Её тело, которое она считала мёртвым, откликалось с восторгом на любое действие бывшего мужа. Даже на такое болезненное. Пусть делает с ней, что хочет. Она уже и забыла, как хорошо заниматься сексом с любимым человеком, стонать и выгибаться, забыв обо всём на свете.

Когда всё закончилось, Ельникова не сразу вспомнила, где она и кто она такая. Голова кружилась. Петров с непонятным выражением лица залёг рядом; почти полчаса они молчали, не глядя друг на друга. Ельникова даже задремала — но наконец, очнувшись, попыталась встать и тихо попросила с непривычной кротостью:

— Помоги мне, пожалуйста. Очень хочу в постель. Но не дойду. Сильное головокружение.

Петров с трудом поднялся.

— Опирайся на меня. Только не хнычь. Спальня там.

Они доползли до кровати; Ельникова упала туда трупом и замерла.

— Ну что ты? — потормошил её мужчина.

— С непривычки тяжко было. Тело не сразу вспомнило. Такое чувство, что заново девственности лишилась.

— Ну надо же. Восемнадцатилетняя ты моя.

— Я лишилась в семнадцать.

— Ух ты. Никогда ты мне этого не рассказывала.

— Потому что рассказывать нечего.

— Что, было так плохо?

— Отвратительно. Вообще-то хорошо было только с тобой. Из остального такой бред выходил… Я рада, что какие-то вещи попробовала в постели только с мужем.

— Ох ты какая! Ну лежи, лежи спокойненько, отдыхай.

— Меня это твоё «лежи спокойненько», «лежи тихонечко» подбешивало уже в молодости, — Ельникова игриво хлопнула мужа по лбу. — Делает со мной невообразимые вещи, я краснею и бледнею, а он знай успокаивает… Добренький, заботливый садист, утешающий жертву.