Я не скажу, кто твоя мама (СИ)

— Это же всё только моё было. А со своим можно делать, что душе угодно, — Петров лёг набок, обхватил Ельникову обеими руками и притиснул к себе. — Дай хоть почувствовать-то тебя в одной постели с собой. Хорошо голышом?

— Голышом хорошо… — Ельникова слегка отстранилась и обхватила себя руками, закрывая от него грудь. — Только очень тебя прошу, не разглядывай меня так пристально. Прошло столько лет… Десятилетий… Тело изменилось…

— Это то же самое тело, в котором ты мне вынашивала замечательного ребёнка?– строго спросил Петров, проводя кончиками пальцев по её животу. — Я так, уточняю на всякий случай.

— Тело то же самое. Просто…

— Тогда и не комплексуй. Вон на меня посмотри. Что я тебе теперь — тридцатилетний юноша? Гипертония, сердце…

— Сердце? — приподнялась Ельникова. — А как же ты тогда смог…

— Ну, видимо, по тебе истосковался да по сексу оголодал. В сердце стоят отличные стенты, даже без шунтирования обошлось. Бегаю, больше не задыхаюсь. Позволяю себе приятные и размеренные кардионагрузки.

— Я оценила приятность и размеренность.

— Эх ты… стройная, видная… даже, я бы сказал, холёная. И не скажешь, что ребёнка потеряла.

— Да у меня миллионы атомных бомб внутри каждую минуту взрываются! Урод, поди прочь! — Ельникова забилась в руках бывшего мужа в отчаянном приступе ярости и обиды. Петров снова заломал её и угрожающе шикнул:

— Тихо. Атомная бомба моя, неуправляемая смертоносная боеголовка, прилетевшая из России. Сейчас сделаем то, что ты всегда терпеть не могла. Надо же тебя как-нибудь наказать, правда. Твой импотент сегодня в силах.

К его немалому удивлению, женщина затихла и обречённо перевернулась на живот.

— Давай, Леночка. Помнишь, как я люблю? Задницей на меня, а грудь и морда прижаты к койке. Живо, ну! Вспомни, чему я тебя учил. Была ведь ты замужем, и до того, как твой муж стал импотентом, ему многое позволялось, между прочим.

— Если это поможет тебе вытрахать обиды, то пожалуйста, — немного насмешливо сказала Эллеонора и, повинуясь его движению, встала на четвереньки, послушно прогибаясь под его пробежавшей по её позвоночнику рукой.

— Это что ещё за тон? Ты себе что позволяешь? Ты у нас мать и жена года, что ли?

— Нет. Прости, пожалуйста. Делай со мной, что хочешь. Я всегда считала себя твоей.

— Вот это заводит… Может, у тебя есть противопоказания по здоровью теперь? — сообразил Петров. — Всё-таки уже не молоденькие. Какой-нибудь там… геморрой в стадии обострения? Тогда, конечно, не трону. Только не ври, ложь сразу увижу, и за неё получишь дополнительно.

— Не стану врать… всё в порядке там.

— Ишь ты. У дочери проблемы, даже к проктологу бегал ребёнок. А у тебя… здоровая задница. Не стыдно? И не скажешь, что сидела сиднем и наукой занималась. Надо повнимательнее почитать твои работы — наверное, в науке ты тоже не очень-то преуспела? Примерно как в семейной жизни? За что тебя академиком-то избрали — спала ты, что ли, с кем-то в этой вашей академии? В койке-то ты всегда была на порядок сильнее, чем в физике плазмы!

Эллеонора в гневе рванулась в сторону и возмущенно попыталась выбраться из-под мужа, но он оказался настойчивее и быстро взял верх. Следующие несколько минут ей пришлось несладко; зато потом захлестнуло такое наслаждение, что ей снова начало казаться, что они никогда и не расставались.

— Умница, — насмешливо похвалил он, останавливаясь и довольно сильно шлёпая её. — Помнишь мои уроки. Ну, получи заодно по попе, сама знаешь, что заслужила.

— Я люблю тебя, — призналась женщина. — Разреши мне остаться с тобой.

— Там видно будет. И перестань напрягаться.

Когда всё закончилось, Эллеонора без сил снова легла на живот и замерла под одеялом. Петров одеяло отодвинул и ещё раз сурово отшлёпал её так, что она закряхтела:

— Ну всё, любимый, хватит, пожалуйста. Уже задница горит.

— А морда от стыда случайно не горит? Ты мне тут будешь диктовать, когда хватит? Сейчас до ремня доиграешься!

Ельникова кротко извинилась:

— Прости. Удивительно, как ты умеешь шлёпать. Я имею в виду, так рассчитывать силу удара. Чтобы не побои, но и не сексуальная игра при этом. Лежишь и чувствуешь себя малолетней нашкодившей идиоткой.

— Хорошо стареть, правда, Ельникова. Я теперь могу нечасто — зато до-олго. Надо не в игры играть, а выпороть тебя хорошенько, — задумчиво произнёс Петров, с жадностью разглядывая измученную бывшую.

— Ну сделай это, если хочешь, — вяло согласилась она. — Я действительно заслужила. Не выдержала страданий. Не смогла справиться. Ушла. Постаралась забыть. Только знай, что я просто пыталась себя спасти. Другого выхода перед собой не видела. Разве что десятый этаж. Или упаковку снотворного. Или… Можешь отходить меня ремнём за мою слабость.

— Не за это, — резко перебил Петров. — За то, что наша дочь, оказывается, всё это время была рядом на факультете и льнула к тебе. А ты её прогнала. Да ещё и с работы выдавила, фактически выжила из страны, пользуясь своим авторитетом.