Я не скажу, кто твоя мама (СИ)

— Хорошо. Ты прав, — безучастно откликнулась Ельникова. — Тогда почему же ты думаешь, что не лучше для неё будет, если я себя убью? Разве, если я умру, ей не станет легче?

— Да потому что, — с неожиданной яростью встряхнул Петров хрупкое тело бывшей жены, — потому что мне надо, чтобы ты билась за дочь, дура. Это и мне нужно, и тебе самой. И даже Юне, что бы она там ни говорила. Ну убьёшь ты себя. Как не было у Юны матери, так и не будет. Неужели не хочешь дать ей то, что она заслуживает? Неужто не задолжала ты ей? Пойми ты, что выход нужно искать. Какое-то решение. Биться, драться, не сдаваться. А не ныть здесь и слезами постель мою заливать.

— Я понимаю, Петров. Просто мне так больно… так ужасно больно, что я уже ничего не чувствую. Только собственную боль. Я ничего не способна ощутить и придумать. Я вся — это только боль и раскаяние.

— Это не интересует ни меня, ни тем более её. Лично меня интересует другое. Сможешь ли ты через эту боль перешагнуть к чему-то… поинтереснее.

— Скажи, пожалуйста… я могу… ну… хотя бы сегодня здесь остаться ночевать? — умоляющим голосом попросила Ельникова.

— Да ночуй ты, ради бога, кто тебя гонит. Да и завтра ночуй, Юна на неделю в командировку уехала. Не совсем уж я садист. Только башку включи, Ельникова, я тебя очень прошу. Думай, что ты можешь для неё сделать. Мать ты или не мать. Делай ты хоть что-нибудь для единственной дочери, ёлки-то палки. А для этого надо сейчас отдохнуть. Выспись и приди в себя, наконец. Завтра подумаешь на трезвую голову.

— А ты где будешь спать?

— Рядом, где ещё. Вообще-то это моя постель. Так что лежи смирно и не мешай, — придавливая жену рукой, сказал Петров. — У меня уже башка отключается после твоих глупостей.

— Я люблю тебя, Всеволод, — с удовольствием прижимаясь к мужу спиной, умиротворённо прошелестела Ельникова.

— Любовь — это не слова, идиотка ты. Но да, я тебя тоже люблю, — Петров примиряюще поцеловал её в затылок.

— Вот умереть бы сейчас… больше ничего для счастья и не надо.

— Э нет, дорогая моя. Так легко ты с темы не соскочишь.

Глава 14 Проводы прошлого: воспоминания и секс на пенсии

Глава 14. Проводы прошлого: воспоминания и секс на пенсии

Ельниковой, проснувшейся всего через несколько часов на рассвете и обнаружившей себя голой в объятиях Петрова, на какую-то секунду показалось, что так и было все эти двадцать лет. Что она всегда просыпалась рядом с мужем. Она неразборчиво пробормотала:

— Любимый…

— Что? — тихонько отозвался он.

— Тоже не спишь… Я люблю тебя.

— Ишь как разговорилась. Бывало, клещами из тебя это не вытянешь.

— Просто мне не до игр сейчас. Когда я засыпала, боялась умереть ночью во сне. Проснулась и рада возможности снова тебе это сказать.

— Я знаю, о чём ты думаешь. И точно знаю, что ты сейчас представляешь.

— Видимо, то же, что и ты. Что всё у нас отлично. Мы никогда не расставались. И дочь росла с нами.

— Кто бы мог подумать, что жизнь такое дерьмо. Правда?

— Это не жизнь. Это я дерьмо.

— Да, приличное такое дерьмишко, — щекоча жену, Петров развернул её к себе. — Уже забыла мою щекотку? Не боишься её? Помнишь, как зовут этих насекомычей? — он пошевелил скрюченными пальцами на руках.

— Ай, помню, помню! Это щекотит и щекотан, — Ельникова отодвинулась, подоткнув под себя одеяло.

— Теперь ты никуда от них не денешься, они настигнут: ведь щекотиты летают, как москиты, а щекотаны бегают, как тараканы.

Ельникова с силой хлопнула его по рукам:

— Угомонись, я раздавила обоих.

— Может быть. Только из их оболочки восстали новые диковинные звери. Например… Ленополз и Леноскрёб. Во! Дай-ка они познакомятся с тобой поближе и пересчитают, все ли твои рёбра на месте. Всё-таки два десятка лет — большой срок. Они юркие и легко пробираются под одеяло, а там… Ну-ка, что у нас там?

Ельникова истерически захохотала и забила ногами по постели, вмиг разбросав всё бельё. Кто бы мог подумать, что вот так можно веселиться на старости лет… как молодые. Пересчитав её рёбра и вдоволь насладившись тем, как бывшая жена верещит и извивается, Петров схватил её за щиколотку одной ноги, вторую ногу придавил во избежание сопротивления и хорошенько отщекотал её стопы, наблюдая, как несчастная барахтается в его постели. Он дождался момента, когда она в изнеможении затихла, и приступил к её шее и животу, щекоча их губами и щетиной.

— Пощади… ну пожалуйста… умоляю, — севшим от смеха голосом просила она, не имея сил как-то ему воспрепятствовать. — Ну сжалься же.

— Леночка… твои просьбы хоть раз помогли?

Ельникова, почувствовав, что после всего, что он с ней делал последние сутки, её тело словно пробудилось к жизни, беспрекословно потянулась к нему. Они занялись любовью — не грубо-истерически, не с взаимным озлоблением, как накануне вечером, а медленно и чувственно, вдумчиво и свободно, словно и правда оба этих десятилетия были женаты. Обиды отступали; Ельникова отдала мужу всю инициативу в постели и добросовестно подстроилась под него, чутко уловив его настроение.