Я никогда не была спокойна

Те, кто, решая столь важное дело, ослеп от классового дальтонизма, и не понимает, насколько мала разница между войной и гражданской войной во время революции, и что последствия гражданской войны столь же трагичны, эти люди – плохие солдаты революции. Плохие не потому, что они «слишком хороши», как можно было бы упростить подобное отношение. Они плохие солдаты, потому что не умеют дисциплинировать свое сердце, свой разум, свою волю, подчиняя их только одному: осознанию того, чего требует не наш собственный темперамент, а дело, связанное с жизнью или смертью, спасением или гибелью, победой или поражением сотен миллионов человеческих жизней[408].

В «Мемуарах» 1920 года Балабанова совсем другая, нежели в поздних автобиографиях 1930-х годов. Язык ее резкий, порой жестокий («я бы послала… тех интеллигентов, которые не способны на насилие»). Она доходит до того, что говорит, что они более «вредны и отвратительны», чем сторонники «белого террора». Она ненавидит «добрых людей, которые хотят примириться со своей совестью», чистые души, которые:

…утирают слезы бывшей буржуазии и удивляются, что пролетарская Россия забрала из лачуг и чердаков столько детей и поселила их в бывших дворцах, и что она до сих пор не построила современных тюрем для врагов республики и не подумала пока сделать так, чтобы каждый член Чрезвычайной комиссии был юристом или человеком с высочайшим образованием![409]

А если она вынуждена прибегать к средствам и орудию борьбы, к которым она испытывает врожденную ненависть, виноваты в этом классовые враги пролетарской страны. Это достойная месть: яростно подвергнуть побежденного врага наказанию и унижению, используя его же методы борьбы[410].

В книге «Ленин вблизи», написанной в 1950-е годы, когда Анжелика стала ярой антикоммунисткой, большевистские методы вызывают в ее душе «раскаяние». Она пишет о переполненных тюрьмах. «Бутырки» в Москве – все круги ада: на крыше вместо царского флага развевается красный. Голодающие родственники пытаются передать еду тем, кто находится внутри, толкаются, кричат, умоляют, стоя на морозе. Длинные очереди исхудавших людей. Отчаяние и плач. За порядком следят те же тюремщики, что при Николае II, с той же жестокостью они обращаются с людьми. Для Балабановой это зрелище невыносимо. Она обращается к Ленину, говорит, как ужасно видеть, что некоторые порядки старого режима не изменились, и просит направить ее на работу в «Бутырки», чтобы прекратить пытки заключенных, а «нам избежать позора, проклятий и ответственности».

Ленин. «Но вы не выдержали бы и одного дня таких мучений! Ваши нервы…»

Балабанова. «Неважно, товарищ, хотя бы одним проклятием будет меньше, хочу облегчить хотя бы одно страдание, освободить одного невинного…»[411]

Анжелика в роли сестры милосердия действует на нервы новому царю. Ему нужны практичные мужчины и женщины, которые не задаются лишними вопросами. В политике нет места чувствам, а в ленинской – тем более. Лучше бы Балабанова не занималась внутренними вопросами, а продолжила бы свою деятельность за границей. Хорошо бы ей вернуться сначала в Стокгольм, а затем в Швейцарию и распределять там московское золото.