Я никогда не была спокойна

«Этот хлеб мне прислали из Ярославля, этот сахар – от товарищей на Украине. А также мясо. Они хотят, чтобы я ел мясо и пошел на поправку. – Он говорил так, как будто это было чрезмерным требованием ради него[401] в условиях голода, который переживает страна. Анжелика привезла ему сыр, а еще «любимую плитку шоколада»[402] – подарки от шведских товарищей. Ильич хочет, чтобы Балабанова отдала все это товарищам в Москве, но в конце концов принимает подарок: Балабанова обещает ему, что другая половина достанется одной из многочисленных столичных бедных семей.

О Доре Каплан не говорят. Не упоминается и о репрессиях ЧК. Ленин недооценивает состояние своего здоровья. «Как видите, – говорит он, указывая на свою руку, – я еще не могу надеть пиджак, но это пройдет…» Он хочет продолжить разговор о политике. Они долго говорят об Италии, о местности, которую Анжелика сейчас считает наиболее благополучной. Она хочет ненадолго вернуться туда, проехав через Германию и Швейцарию. Это хорошая возможность лучше узнать политическую ситуацию в этих странах и возобновить прямые контакты с пробольшевистскими движениями. Ульянов против: он хочет, чтобы она продолжала руководить Циммервальдским движением из Стокгольма, или, если она больше не хочет оставаться в шведской столице, – из Москвы.

Такова смягченная версия, которую Балабанова излагает в своих мемуарах. Однако скорее всего, Ленин просил ее продолжать финансировать связанные с Москвой западные партии и лично ездить в Швейцарию для передачи денег итальянским максималистам.

Когда они прощаются, Балабанова не может удержаться и спрашивает его о Доре Каплан, о ее судьбе, о смертном приговоре.

У меня сложилось впечатление, что и он тоже испытывает чувство тревоги и ему предстоит разрешить тот же конфликт. Его ответ был довольно уклончивым: «Не знаю, это не мне решать… поговорите об этом с товарищем Каменевым…». Тогда мне показалось, что, давая мне этот совет, он хотел смягчить наказание, чтобы оно не было «жестоким»[403].

Она ошибается. Ленину не свойственна слабость. Казнь этой женщины должна стать примером для всех «контрреволюционеров», сигналом для всех, кто хочет развалить молодую Республику Советов. Балабанова поймет все, когда в 1919 году расстреляют нескольких меньшевиков, и, видя ее разочарование, Владимир Ильич холодно ответит: «Неужели вы не понимаете, что, если мы не расстреляем этих нескольких главарей, мы можем оказаться в ситуации, когда нам потребуется расстрелять десять тысяч рабочих?»

Весь день Крупская не принимает участия в разговорах. Она с невозмутимым выражением лица кивает на все слова мужа. Но как только речь заходит о Каплан, ее лицо неожиданно омрачается. А когда в четыре часа дня Ленин уходит отдохнуть, Надежда, провожая Анжелику до машины, обхватывает ее за шею и разражается слезами: «Революционер, казненный в революционной стране! Как же так, так не должно быть!»[404]

С дачи Ленина Балабанова уезжает, вспоминая слова Ильича. «Красный террор – это неизбежное оружие встающего на ноги класса, у которого есть вооруженный враг; для уничтожения его привилегий он вынужден применять оружие, которое вчерашние правители сами выковали, довели до совершенства, и без стеснения применяли в огромных масштабах»[405]. Враги пролетариата используют все средства, чтобы подавить коммунистическое восстание. Прибегают даже к алкоголизму: революция рискует утонуть в водке и вине. Все винные погреба Москвы и Петрограда разгромлены. Сами солдаты Преображенского полка – революционного оплота, охранявшего подвалы Зимнего дворца, – напиваются допьяна. Ближе к вечеру появляется лозунг: «Выпьем остатки Романовых»[406]. «Водка – такая же политическая сила, как и слово. Помните, что каждый день пьянства приближает врагов к победе и возвращает нас в рабство», – предостерегает Троцкий[407].

Итак, Анжелика смиряется с красным террором. Но со смирением приходит мучительное разочарование. По крайней мере, так она опишет свое душевное состояние позже, когда ее антикоммунизм достигнет высшей точки во время сталинских чисток, уничтожения большевистских лидеров и подписания пакта о ненападении между Германией и Россией. Этакая ретроспектива чувств. Совсем не так она считает в своих «Воспоминаниях» в 1920 году, в пору своей верности коммунистическому режиму. В этих воспоминаниях она полностью оправдывает репрессии, вплоть до порицания «нечестивых и слабоумных», тех, кто не понимает жизненной необходимости для России защищаться от внешних и внутренних напастей.