Я никогда не была спокойна

Тут берет слово Ленин. Он нападает на Серрати, заявляя, что реформистское течение нетерпимо в партии, входящей в Коммунистический интернационал. Он предупреждает итальянцев о необходимости скорейшего созыва съезда и исполнения двадцати одного условия. Серрати заметно меняется в лице. Он повышает голос: «Вы всегда путаете меня с Турати и, может быть, специально!» Ленин отвечает: «Никто вас с Турати не путает, кроме самого Серрати, когда он его защищает». Балабанова переводит эти препирательства вплоть до последней реплики Джачинто: он объявляет, что голосует против каждого из двадцати одного пункта (в итоге он воздержался).

Редактор Avanti! «отказывается делать различие между социалистами, потому что все, рабочие и крестьяне, руководители и депутаты, реформисты и революционеры, внесли одинаковый вклад, в едином духе, в великое движение, которое привело к рассвету цивилизации и к завоеванию человеческого и политического сознания у разрозненного и уставшего народа»[483]. До тех пор, пока реформисты сохраняют верность ИСП и не сотрудничают с буржуазией, Серрати не готов отдать голову Турати Ленину. Анжелика с этим полностью согласна. Она не выступает на пленарном заседании, но берет слово во время работы комитетов и, как бывший секретарь Циммервальда, напоминает, что настоящее различие существует между теми социалистами, которые выступали против войны, рискуя жизнью и подвергаясь тюремному заключению, и теми, кто вместо этого голосовал за военные кредиты. Это и есть та основа, на которой можно построить новый Интернационал; для ленинцев это абсолютно очевидно. Для тех, кто записывается в армию, действует своего рода «амнистия» за политические преступления, совершенные в прошлом. Точно так же произойдет несколько лет спустя с французом Марселем Кашеном, подозреваемым в том, что он привез Муссолини деньги французского правительства для финансирования его предательства и для издания газеты Popolo d’Italia. Этот самый Кашен в 1918 году отправился в Россию, чтобы убедить рабочих продолжать войну, и сейчас находится в Москве, представляя французских социалистов, его опекают и окружают заботой, в то время как к Серрати относятся враждебно и с подозрением.

У меня было такое чувство, что я участвую не просто в политической, но также и в личной трагедии, затрагивающей некоторых самых дорогих мне друзей. Джон Рид, который наблюдал за всем происходящим, явно разделял мои чувства. Для Рида […] эта трагедия состояла […] в понимании того, что он борется с системой, которая уже начала пожирать своих собственных детей. Его уход из Коминтерна символизировал его отчаяние[484].

Русские хотят навязать свою организационную модель партии, представить советский опыт как единственный путь к революции, не принимая во внимание, что в Западной Европе иная политическая и профсоюзная традиция рабочего движения. У большевистской партии остался «неизгладимый след, оставленный гражданской войной: главной ее задачей стало совершенствование “штурмовых отрядов”, это было важнее, чем вливаться в массы»[485]. Ленин хочет расколоть социалистические партии и держать на поводке множество мелких партий коммунистических, не вникнув, что это означает в такой стране как Италия, где уже свирепствуют отряды Муссолини. Серрати обозначает четко и ясно: то, что предлагает Ленин, не соответствует потребностям революции на Западе. Он говорит больше. В письме Владимиру Ильичу он указывает, что большевистская партия в количестве сильно выросла по сравнению с тем, что было до революции, но, «несмотря на строгую дисциплину и частые чистки, она не много приобрела, если говорить о качестве[486].