Я никогда не была спокойна

В то время все, что я говорила или писала, считалось преувеличением, вызванным буйством моего «южного» темперамента, которому приписывали и ту страсть, с которой я клеймила неслыханное насилие и унижения, которым фашизм подверг итальянский народ[521].

Итог этих событий вскоре станет историей. А в убийстве Маттеотти она впервые видит, насколько фашизм схож с советским коммунизмом. В то время как это убийство вызывает возмущение и негодование во всем мире, даже в буржуазной прессе, Муссолини приглашают на завтрак в российское посольство в Риме, и он увековечивает себя под фотографией Ленина и серпом с молотом. Анжелика не в силах перенести такой удар.

Фашизм заставляет ее заняться преимущественно итальянскими вопросами. Она выходит из долгой депрессии, снова начинает есть и занимается политикой. Муссолини становится объектом сильного политического и медийного внимания, но его никто не знает. Кто, как не она сможет объяснить, кем на самом деле является этот римский лже-Цезарь? В 1925 году она впервые публично рассказывает о дуче в интервью одной из самых авторитетных австрийских газет – Arbeiter-Zeitung[522]. Интервью расходится по шестидесяти европейским изданиям. Так начинается изнурительная борьба за то, чтобы развеять образ человека, уверенного в себе, спасителя отечества от большевистской орды.

Любовь к Италии возрождает Анжелику, и на волне антифашистской эмиграции она встречает молодого банкира, уволенного из Коммерческого банка Милана. Это худощавый и симпатичный мужчина. Его зовут Джузеппе Сарагат: он приходит в Швейцарию вместе с Клаудио Тревесом через горы Комо в ночь с 19 на 20 ноября 1926 года. Его побег, как и побег Ненни, был организован в Турине Карло Леви и «согласован» с секретарем Социалистического интернационала Фридрихом Адлером[523]. Сарагат – образованный интеллектуал. Он выделяется своими передовыми теориями о фашизме и большевизме, которые он рассматривает как насильственные и «дегенеративные» формы либерализма и социализма: марксисты не должны отказываться от классовой борьбы, но ставят перед собой задачу соединить социализм и демократию[524].

Атмосфера «красной Вены» оказывает очень благотворное влияние на Сарагата, который присоединяется к кружку Маттеотти, основанному в апреле 1925 года австрийским депутатом Гульельмо Элленбогеном, Балабановой и итальянскими социалистами, проживающими в Вене. Молодой итальянец наслышан о Балабановой, но никогда не встречался с ней лично. Он считает ее одной из трех самых влиятельных женщин Вены наряду с известными женами Каутского и Бауэра. На одной из фотографий того времени Сарагат запечатлен с сигаретой в руке вместе с женой Джузеппиной Боллани, они стоят с этими тремя женщинами: Анжелика в центре, и она единственная напряженно улыбается. У русской революционерки потухший взгляд: это грустная, сломленная женщина, прошедшая весь свой политический путь, а теперь воодушевленная антифашистскими идеями, что, по сути, является следствием личного поражения.

Анжелика наблюдает за этим молодым человеком, но считает его слишком умеренным. Кроме всего прочего, она убеждена, что фашизм с каждым днем укрепляет свои позиции, а между тем Сарагат пишет Модильяни, что уверен, что «фашизм уже исчерпал себя в своем стремлении к разрушению», и поэтому скоро он вернется домой[525]. В том же письме Сарагат рассказывает, что Анжелика сообщила ему о «неких сплетнях», пущенных Ненни о якобы имевших место любовных отношениях между ней и ее бывшим преподавателем Лабриолой, – в результате этих сплетен Ненни был вынужден уйти с поста секретаря антифашистской Концентрации. «К черту максимализм и его пророчиц!» – заключает Сарагат[526].

Мир вокруг Балабановой сжимается. Ленин уже несколько лет как умер, Троцкий стал объектом нападок со стороны Зиновьева, в Москве сияет красная звезда Сталина. В Риме ее бывший протеже заткнул рот партиям и профсоюзам и захватил Avanti!. Во Франции жестоко убит Пьеро Гобетти. Та же участь постигла либерала Джованни Амендола. В этом году уходят из жизни Кулишева и Серрати. Ее близкий товарищ Джачинто умирает от сердечного приступа через четыре года после своего «коммунистического обращения» и отстранения Турати и реформистов от власти.