Я никогда не была спокойна

Еще она вновь начинает писать для Avanti! и других итальянских газет: она не может оставаться в стороне от политики, не может больше молчать о том, что произошло в России. Она должна защищать честь итальянских социалистов и существование европейского социализма. И вот в 1923 году она начинает рассказывать правду, и коммунисты делают все возможное, чтобы заткнуть ей рот. Такую попытку предпринимает русский посол Шлихтер, человек, который относится к ней как к другу. Балабанову часто приглашают на приемы к послу. В 1924 году в связи со смертью Ленина ее даже просят выступить с рассказом о личности большевистского вождя. Однажды Шлихтер приглашает ее и сообщает, что Центральный Комитет партии выделил «значительную сумму» на ее лечение в санатории, чтобы потом она вернулась в Москву. Она отказывается, говоря, что может зарабатывать себе на жизнь сама. Посол, смутившись, говорит, что Кремль, где уже царствует Сталин, требует объяснений по поводу статей, написанных ею для некоторых итальянских газет.

«Мне нечего объяснять и нечего менять. Я написала то, что я думаю об итальянском вопросе. И точка». Это последний акт непослушания святая святых коммунизма: в августе 1924 года Анжелику исключают из российской коммунистической партии. Именно в этот год Италия Муссолини раньше всех стран официально признает коммунистическое правительство Москвы.

В то время исключение из партии принимались очень серьезно. Мое дело было первым случаем, касающимся всемирно известного реолюционера. Поэтому было необходимо обнародовать указ, который делал вопросы и ответы излишними. В этом указе утверждалось, что мое членство в партии было заблуждением, ошибкой с самого начала и позором для партии[518].

«Указ», который Анжелика читает в «Правде», полон классической большевистской лексики. Анжелику обвиняют в том, что она меньшевик, опасный сотрудник «фашистской» газеты, то есть Avanti! миланскую штаб-квартиру которой в то время штурмуют и поджигают фашистские чернорубашечники.

Анжелика теперь находилась в изгнании, она стала опасной для коммунистов всего мира. Однако для нее это даже почетно. В письме к Эмме Гольдман она пишет, что ее отъезд из России был освобождением и что она нисколько не страдает из-за исключения из партии большевиков.