Я никогда не была спокойна

Еще долго Анжелика будет повторять, что принципы Октябрьской революции были здравыми, справедливыми, но пока они не реализованы, а то и вовсе преданы. Только годы, проведенные в Америке, заставят ее понять, что социализм – это либо демократия, либо ее отрицание. И что теории Ленина – та благодатная почва, на которой вырос сталинизм. Она убедится, что режим, установленный в России в 1917 году, представляет собой «чудовищную карикатуру на то, что Маркс и Энгельс обозначили термином “коммунистический”». Более того: большевизм появился, чтобы разрушить социализм, а социалисты были ограблены коммунистами, завладевшими его символами и успехами. «Тот, кто искренне или лицемерно отождествляет большевизм с марксизмом или с социализмом, льет воду на мельницу большевистского тоталитаризма. Его сторонникам только того и надо»[510].

Нравственные страдания, вызванные невозможностью обнародовать свое несогласие с русским правительством, были настолько сильны, что само мое существование казалось мне трусостью и малодушием, да и на здоровье моем это не могло не сказаться. Когда мои верные шведские товарищи и друзья, разделявшие мои идеи и понимавшие мои мучения, добились от своего правительства визы и приехали за мной в Москву, я уже была на краю пропасти. Им я обязана своим физическим и духовным спасением[511].

Глава двадцать вторая Стокгольм, Вена, Париж – билет в одну сторону

В годы становления советской власти появилось первое поколение разочаровавшихся: Балабанова, Паскаль, Суварин, Монатт, Росмер, к которым вскоре, во время поворота влево, так называемого «третьего периода», присоединились Силоне, Таска, Морен, Марион[512].

Анжелика болезненно пробуждается от революционного сна, ее мучают сильные боли в животе. Она ничего не ест, даже сейчас, когда живет в Стокгольме. Ее тошнит при одном упоминании о еде. Она может только пить сладкий чай с конфетами и шоколадом.

Она перебралась с кресла на кровать. У нее снижается зрение. Ей трудно читать. Врач, пришедший ее осмотреть, спрашивает, чем она жила все эти годы, как она довела себя до такого состояния.

Анжелика впадает в бездну отчаяния. У нее крайняя степень нервного истощения. Единственная ее отдушина – поэзия. Первое стихотворение она посвящает Леопарди, своему любимому поэту, столь далекому от марксистской и просветительской культуры, которой она пропитана насквозь. Дело доходит до того, что она пишет, что человек не хозяин своей судьбы – кощунственная для социалиста мысль. Провал революции нанес ей непоправимую травму. Балабанова переживает тяжелейший момент, она полностью ушла в себя, и в этом состоянии она останется до конца жизни.

Если бы люди были бессмертны;
Если бы боль, скорбь, зло
Не превратили мир в долину слез;
Если бы мы знали,
Откуда мы пришли
И куда идем;
Если бы это было нам дано…
Если бы мы не были молчаливым и терпеливым инструментом
В руках нашей судьбы,
А были бы сознательными ее творцами…
Возможно, тогда жизнь стоила бы того, чтобы жить, страдать, наслаждаться.
О мой великий и печальный Поэт!
Ты, который в жизни испил
Всю горечь,
Ты, который коснулся вершин
И познал бездну человеческой судьбы,
Ты тщетно искал,
И не нашел ничего настоящего
Одно лишь зло…
<…>
Жизнь должна быть книгой,
В которой каждый из нас мог бы написать
Что жизнь не стоит того, чтобы ее прожить;
В ней должно быть написано
Что все мелко и ограниченно,
Потому что ни одну идею кроме зла…
<…>
Нельзя осуществить,
Ни одну, если не запачкана реальностью,
Такой мелкой, такой ничтожной,
Перед которой все мы преклоняемся[513]

.