Я никогда не была спокойна

Здоровье Анжелики ухудшается. В Москве нет продуктов. Немного рыбных консервов, немного супа, иногда селедка, изюм, изредка сахар, чтобы подсластить чай, и капля подсолнечного масла в суп. Она не пользуется продовольствием, хранящимся на кремлевских складах. Иногда она чуть не падает. Врачи, навещающие ее в гостинице «Националь», опасаются за ее жизнь и назначают восстановительное лечение. Но она приняла решение: или она уедет, или останется и умрет. Она не хочет чувствовать себя частью политического механизма, который вызывает у нее страх.

На одной из фотографий этого периода она сидит с газетой Avanti! в руках: крупный заголовок гласит о «неуступчивости Серрати». У Анжелики грустные глаза: видно, что она болезненно переживает это испытание. В эту трудную минуту приезжает Клара Цеткин. Балабанова с ней встречается: перед ней усталая, больная, истеричная женщина. Она нуждается в ком-то, кто ухаживал бы за ней, лечил, кормил ее. Ленин просит Балабанову найти для немецкого товарища отапливаемую комнату. Анжелика соглашается, хотя и обижена на Клару за то, что она уехала в Италию и выступала там за раскол ИСП. Она находит комнату в помещениях итальянских кооперативов: она сама устроила эти помещения в здании бывшего шведского посольства. Там есть теплая и уютная квартира, в которой и поселяется Клара, Анжелика спит на кушетке в ее комнате.

Зиновьев водит Цеткин по митингам, но Анжелика предупреждает ее. Она напоминает Кларе о маневрах и интригах большевиков против немецких коммунистов. При этом она замечает, что немецкая революционерка очень чувствительна к лести и аплодисментам. Это одно из «самых горьких разочарований» в ее жизни.

Я была не только ее горячим приверженцем, но и другом. Однажды она уверяла меня, что после смерти Розы Люксембург, которой она была безгранично предана, она видела во мне своего самого близкого друга[500].

Цеткин не разделяет критического отношения Балабановой и предлагает ей занять место секретаря международного женского движения. Почетная должность, не более того. «Ты не должна уезжать, Анжелика. Ты одна из немногих честных людей, оставшихся в движении». Бывшая ученица непреклонна, она и слышать об этом не хочет: «Нет, я не могу сделать это, даже ради Клары Цеткин»[501].

Проходят месяцы, а разрешение на выезд из страны все не приходит. Наступил июнь 1921 года. Балабанова написала в руководство Коминтерна, что не намерена выступать в качестве переводчика на III съезде Коммунистического интернационала. Зиновьев объяснил такое поведение товарища соображениями здоровья. Действительно, Анжелика была в очень плохом состоянии, но, чтобы показать, что ее отказ не связан с ее здоровьем, она появилась на открытии собрания, где должны были исключить ИСП из Интернационала.

В январе в Италии «глаза Москвы» (так называли итальянских коммунистов) вышли из ИСП и основали Коммунистическую партию Италии. А проходящий в июне московский съезд главным образом посвящен «итальянскому вопросу». На этот раз от имени итальянских социалистов выступает бывший секретарь ИСП Костантино Лаццари. В Кремлевском зале Анжелика Балабанова сидит в секции для гостей. Она слушает, как Зиновьев ругает итальянских социалистов, которые якобы упустили «подходящий момент для борьбы»[502], и обвиняет их в том, что они «преспокойно бросили рабочий класс в руки буржуазии». Серрати – «иуда», потому что он рассматривал эту борьбу не как «попытку совершить революционное восстание», а лишь как профсоюзное движение, избравшее мирный путь[503].

Анжелике очень хочется уйти, закричать, что все это клевета, выдумка: ведь она самолично переводила письма, которыми Ленин забрасывал Серрати и Лаццари, чтобы замедлить революционные действия в Италии, потому что эта страна не готова к перевороту, она не выдержит осады капиталистов, у нее нет сырья… Она остается, чтобы дослушать этого лицемера, обвиняющего ИСП в том, что это «вульгарная социал-демократическая партия»: «Я считаю итальянский пример типичным для всего внутреннего положения дел Интернационала, а также для общей политической ситуации»[504]. Затем выступает Клара Цеткин. Анжелика не верит своим ушам. Цеткин говорит, что во имя единства итальянскому пролетариату надо запретить сражаться с буржуазией: «Поддерживать и защищать Серрати – все равно, что мешать пролетариату осознанно, по-революционному объединиться»[505].

Теперь настала очередь бывшего секретаря-социалиста. Лаццари возмущен. Он не согласен с тем, что его называют предателем. Он четко произносит следующее: «Предатели – те, кто ищет собственной выгоды. Мы всегда служили своему делу преданно и самоотверженно». Он напоминает о сорока годах борьбы с итальянской буржуазией: