Я никогда не была спокойна

Балабанова очень красноречива и, когда начинает говорить о коммунистах, язык ее становится острым как бритва. Она говорит, что всегда были товарищи, которые искренне или неискренне считали, что с коммунизмом надо договариваться, но это невозможно, потому что коммунистическая партия не является ни демократической, ни пролетарской. Зал взрывается. Она крепко сжимает руки на груди. Когда крики немного стихают, она добавляет, что за сорок пять лет ни фашисты, ни большевики не сумели заткнуть ей рот, не заткнут и социалисты, очарованные Москвой. Заттерин в газете Tempo отмечает, что Балабанова затронула больную тему, «истинное происхождение зла, которое все подспудно осознавали, но никто на съезде до сих пор не назвал открыто». В самом деле, до этой минуты сторонники Ненни и Сарагати спорили по поводу нарушений, допущенных съездами на периферии, причем последние требовали признания недействительным заседания, проведенные в Риме. А Анжелика открыла завесу над советским коммунизмом, ведь она в 1921 году была живым свидетелем раскола итальянской социалистической партии, которого добивалась Москва. Это незаживающая рана, и если сейчас ИСППЕ не станет независимой, она будет уничтожена убийцами социализма, которые попытаются присвоить себе исключительное право на рабочий класс. «Я знаю коммунистов! Я их видела! Не верьте им!»[612]

Анжелика чувствует, что больше не может продолжать, но прежде, чем сойти с трибуны и покинуть университет, она кричит: «Да здравствует международный социализм!» Ненни подходит к ней, чтобы попрощаться, и говорит: «Когда вы проживете в этой стране несколько месяцев, вы убедитесь, что мы спасли партию». Анжелика отвечает: «Я знаю коммунистов и знаю, что социалисты всегда дорого платили за свои союзы»[613].

На следующий день Анжелика, которую коммунисты прозвали старой каргой, отправилась в палаццо Барберини. Ей подарили огромный букет цветов. Именно в этот день была создана Социалистическая партия итальянских трудящихся (СПИТ), членами которой стали представители старой гвардии: Джудиче, Д’Арагона, Ригола и, конечно, Балабанова. Сарагат вел Анжелику под руку по коридорам и залам дворца, как трофей: она олицетворяла собой сплав нового и старого социализма. Это трофей, который можно предъявить Ненни.

13 января корреспондент газеты Nuova Stampa Витторио Статера навещает Анжелику в небольшом пансионе, расположенном недалеко от виа Венето. Она встречает его сдержанно, даже холодно. Но узнав, что Витторио сын социалиста-эмигранта, с которым она познакомилась во Франции, она становится приветливой. Статера отмечает, что Балабанова «прекрасно говорит по-итальянски, с тем акцентом, который был у бывшей королевы Елены, обе славянки говорят на нашем языке». Она рассказывает свою историю, затем он расспрашивает ее о Муссолини, об их первой встрече. Она отнекивается, говорит лишь, что он был очень бедным. «Я помогала ему, я была его учителем, примером, наставником. Но лучше больше не говорить об этом человеке, причинившем столько вреда стране». А Ненни? Анжелика никогда не опускается до сплетен, однако не преминет сказать, что Ненни состоит в союзе с коммунистами, потому что не может устоять перед «обаянием Тольятти: так же, как он не устоял перед обаянием Турати и Тревеса, когда в 1930 году покинул максималистов и присоединился к реформистам». И все же не удерживается от критики: «У Ненни нет глубоких социалистических убеждений. У него нет настоящей социалистической культуры, поэтому он так часто меняет свои взгляды. Это серьезный недостаток для итальянского социализма. Я пыталась объяснить это на 25-м съезде, но не смогла…»[614]

Анжелику возят по Италии как переносную мадонну. Секции, митинги, собрания. Сарагат размахивает ею как знаменем. Но энтузиазм по поводу рождения новой социалистической партии длится недолго. СПИТ не становится антиклерикальной и оппозиционной христианско-демократической партии. В этом политическом котле преобладает проправительственная линия. Поворот вправо происходит в конце 1947 года, когда нарушается международное равновесие между бывшими антифашистскими союзниками. Де Гаспери удаляет из правительства Ненни и Тольятти, а в 1948 году выдвигает социал-демократа Сарагата. Луиджи Прети, один из главных сторонников проправительственного поворота, говорит: «Не надо думать, что Сарагат был таким уж сторонником жесткой оппозиции, как того хотела Балабанова»; «Каким был его выбор, было ясно с самого начала. По крайней мере, мне это было ясно. Многие, в том числе и Анжелика, питали иллюзии, что СПИТ была создана для того, чтобы образовать оппозицию к ХДП и получить голоса социалистов: ее хромосомы были умеренными и центристскими по определению»[615]. Так же и Рино Формика, тогда еще совсем молодой член группы Социалистической инициативы троцкистского толка, объясняет, что «раскол слева не удался, потому что не выступили рабочие с Севера и крестьяне с Юга, которые еще остаются в ИСП».