Я никого не хотел убивать

В комнате, в которую я вошёл, вопреки предупреждению Татьяны Лихачёвой, было довольно-таки чисто. Пожалуй, это оказалось единственным обстоятельством, скрывающим основную убогость этого жилого помещения. Впрочем, находясь в коммунальной квартире, чего-то более экстравагантного не следовало и ожидать. Во всяком случае, она приложила максимум усилий, чтобы у неё было хоть чуточку уютно. Старое деревянное окно с тюлевыми занавесками сразу бросалось в глаза. В летние месяцы, благодаря этому окну, сюда проникало множество солнечных лучей, отчего комната наверняка казалась более светлой и просторной. За тюлевыми занавесками на большом широком подоконнике виднелись цветочные горшки с комнатными растениями. С левой стороны от окна стоял компьютерный столик; с правой на маленькой тумбочке красовался небольшой отечественный телевизор. Ближе к выходу находился двухстворчатый шкаф с антресолью, по обеим сторонам комнаты были установлены две кровати. Посередине — раскладной полированный столик и четыре стула. На потолке висела люстра, которая давно вышла из моды. На полу постелен бордовый палас с крупными яркими цветами, совершенно не гармонирующий с бледно-зелёными обоями.

— У тебя очень мило и современно! — сказал я, не испытывая угрызения совести за столь безобидную ложь. — Здесь спокойно и уютно, невольно испытываешь благодатное чувство удовлетворения.

— Конечно, немного тесновато, — пристыженно сказала она, словно была виновата в том, что за всю жизнь так и не смогла переселиться в отдельную благоустроенную квартиру.

Татьяна подошла к тумбочке, возле телевизора отыскала небольшое зеркальце, затем слегка подкрасила губы и припудрила носик.

— Мебель подобрана очень умело и со вкусом, — продолжил я. — Нет ничего лишнего, только самое необходимое. Даже фарфоровые статуэтки, сочетаются между собой, словно состоят из единого комплекта.

— Это символы года и знаки зодиака, — ободрившись, произнесла Татьяна. — Перед каждым Новогодним праздником я обязательно хоть одну фигурку, но покупаю. Только они сделаны не из фарфора, а из фаянса.

Она посмотрела на меня таким взглядом, будто хотела выразить нежные чувства, вспыхнувшие от приятных воспоминаний о нашей прежней любви. Мне даже показалось, что она хотела меня поцеловать, но по ряду объективных и субъективных причин не решилась на столь отчаянный поступок. Она не хуже меня понимала, что время, которое мы не виделись, проложило между нами огромную и почти не преодолеваемую пропасть.

— Не вижу существенной разницы, — продолжая разглядывать статуэтки, с некоторым опозданием, ответил я.

— Разница огромная! Она заключена в цене и качестве. Фарфор будет звенеть, даже если просто щёлкнуть по нему пальцем, а фаянс станет издавать глухой и низкий звук…

Татьяна начала воодушевлённо рассказывать ещё о каких-то существенных различиях между фарфоровыми и фаянсовыми статуэтками, я лишь делал изумлённый вид, но практически её совершенно не слушал. Почему-то именно в этот самый момент я подумал о Ниночке Прудниковой. Здесь, в этой убогой комнате, у неё наверняка появилось бы безграничное поле деятельности для воплощения в жизнь её изощрённых фантазий. Впрочем, я тут же поймал себя на мысли, что слишком высоко витаю в облаках, и пора опустится на нашу грешную землю. Вряд ли моя новая любовница смогла бы существенно что-то изменить в своей трёхкомнатной квартире, если бы одна воспитывала взрослую дочь и при этом получала мизерную зарплату.

— Ах, Пашенька! — словно прочитав мои мысли, с чувством безысходности, проговорила Лихачёва. — Всю жизнь стремилась отсюда выбраться, но моя заветная мечта так и не осуществилась. Перестройка нарушила мои грандиозные планы.

— Что-то стало хуже, а что-то лучше, — непроизвольно пожимая плечами, ответил я. — Прежде чем в спешном порядке крушить что-нибудь старое, нужно было сначала подумать об альтернативе.

Я присел за раскладной столик, пристально посмотрел на Татьяну и, глубоко вздохнув, произнёс:

— Давай не будем зря терять наше драгоценное время и сразу перейдём к делу! Необходимо кое-что уточнить…

Её лицо опять помрачнело:

— Пожалуйста, я тебя внимательно слушаю, — окончательно смутившись, согласилась она. — Мне будет приятно, если смогу оказать посильную помощь, но ума не приложу, чем могу быть полезна?

— Я намерен с тобой поговорить честно и откровенно. Есть кое-какая неясность…

Услышав в моём голосе властные нотки, Лихачёва заметно сникла.

— Какая именно неясность? — настороженно поинтересовалась она.

Татьяна заморгала ресничками и едва удержалась от искушения заплакать. Она чувствовала, что тема моего откровенного разговора наверняка будет для неё неприятной.

— Ты уверена, что в течение последних трёх суток никто не входил в комнату Ивана Никаноровича? — с лёгким нажимом спросил я.

Татьяна вздрогнула, явно осознавая, что у меня имеются против её показаний некоторые сомнения, требующие наиболее углублённых объяснений. Возможно, она давно поняла, что не сможет избежать нелицеприятных вопросов, но всё-таки оказалась к ним не готова.