Я никого не хотел убивать

— Наверное, ничего, — согласился я и деловито произнёс: — Ну ладно, как только освобожусь от рутинных дел, обязательно переговорю с нужными людьми. При необходимости сделаю запрос…

Я приветливо улыбнулся и добавил:

— Не сомневайся, Танюшенька, эту проблему я решу. Когда найду её сына, обязательно тебе сообщу.

— Мне-то зачем? — не поняла она. — Отлично знаю твой характер. Всё равно не успокоишься, пока не доведёшь это дело до конца.

— Если её пропавший сын погиб, или ещё что… Разговаривать с Ириной Александровной на эту тему будешь сама, — предупредил я.

— У меня есть выбор?

— Нет.

— Тогда будем считать, что договорились!

Я решительно поднялся со стула. Лихачёва в очередной раз пожала мне руку.

Она уже была готова поцеловать меня на прощание, как в этот момент, по обыкновению без стука и без разрешения, в комнату вошла Инна Алексеевна.

«Видно, само провидение на моей стороне?» — облегчённо вздохнув, подумал я.

— Вы уже уходите, Павел Николаевич? — встревожилась Безымянная. — Даже не попрощались…

Ни на секунду не переставая думать о драгоценностях покойного Ивана Никаноровича, я не сразу сообразил, о чём она спрашивает, а когда понял, решил завуалировать свой ответ.

— Мне кажется, вам с Татьяной Зиновьевной сейчас не до меня. У вас и так хлопот больше чем предостаточно, — отрешённо сказал я.

Глава 19

Обе женщины выглядели понурыми и уставшими от переживаний, нахлынувших на них бурлящим потоком. Ни одна не решилась заговорить со мной первой, но я чувствовал, что обе не хотели меня отпускать и надеялись услышать более подробные объяснения по поводу произошедшей трагедии. Затаив дыхание, Инна Алексеевна озадаченно смотрела то на меня, то на свою притихшую подругу. Лихачёва в изнеможении вновь присела за стол. За всю жизнь, так и не научившись не выставлять на всеобщее обозрение собственные чувства, она и не пыталась скрыть трепетное волнение, от которого до сих пор не смогла окончательно избавиться.

«Не ожидайте от меня чего-то чрезвычайного. Ничего нового и существенного добавить не смогу», — хотел сказать я, но, обратив внимание на их жалкий перепуганный вид, передумал и лишь слегка улыбнулся, насколько это приемлемо в данной ситуации.

— Уже неоднократно говорил и повторяю в сотый раз: можете считать, что все ваши неприятности позади, — произнёс я, и пояснил: — Во всяком случае, со всей ответственностью могу заявить, что из вас троих, включая Леночку, никто не виновен в гибели Ивана Никаноровича.

— Какая прелесть! — воскликнула Лихачёва, не в силах сдержать эмоциональной радости.

Понимая, что погиб человек, она мгновенно сникла и, пристыженно опустив глаза, смущённо произнесла:

— Простите, Павел Николаевич! Моё поведение, конечно, может показаться грубым и невежественным…

— Возможно, немного не ко времени. Но полностью разделяю ваши эмоциональные чувства, — понимающе ответил я.

— Несколько дней была уверена, что моя родная и единственная дочь совершила непреднамеренное убийство. Вы, Павел Николаевич, представить себе не можете, что я пережила…

— Вот как раз отлично представляю! — возразил я, но не стал повторять прописные истины, вновь напоминая о своевременном обращении в полицию. Вместо этого сочувственно произнёс:

— Вас постоянно терзал страх за дальнейшую судьбу Леночки…

— Не то слово! — перебив меня, почти выкрикнула она. — Этот страх словно какой-то материализовавшийся лютый безжалостный зверь! Он измывался надо мной. Не давал мне покоя ни днём, ни ночью. Он не позволял мне спокойно дышать. Он убивал меня изнутри. Постепенно вытягивал мои жилы, словно получал от этого огромное наслаждение.

— Успокойтесь, Татьяна Зиновьевна! Теперь действительно все ваши невзгоды позади. Можете считать, что видели кошмарный сон.

— В таком случае, Павел Николаевич, этот сон был уж очень кошмарным!

Несмотря на возникшую неловкость, её лицо продолжало светиться счастливой улыбкой, способной растопить не только моё, но и каменное сердце любого, даже самого непокорного мужчины.

— Относительно вас, Инна Алексеевна…

Переведя на неё целенаправленный взгляд, я мельком пробежал по её китайскому кимоно, преднамеренно сделал серьёзное лицо, затем посмотрел в глаза, имеющие необычайный ореховый цвет с золотистым оттенком, и мягко добавил:

— Могу сказать лишь одно: вы не только замечательный человек, но и очень милая, добрая и отзывчивая женщина!

Она облегчённо вздохнула, и, вопреки моим ожиданиям, не стала рассыпаться в ответной благодарности, а просто подошла ко мне и чисто по-дружески поцеловала в щёку.

Я не мог не заметить, как Лихачёва вдруг ужасно пожалела о том, что не успела поцеловать меня первой. В её глазах вспыхнули искорки ревности. Она была готова вцепиться в самодовольное лицо Инны Алексеевны острыми ноготками. Но самое изумительное заключалось в том, что она перестала себя контролировать и держать в постоянном напряжении, отчего невольно расслабилась, и, непреднамеренно избавившись от лишней напыщенности, на какое-то мгновение стала изысканно, поразительно красивой женщиной.