Я отпускаю тебя

Мы медленно идем к коттеджу, и Патрик говорит, что он меня догонит, только возьмет кое-что из машины.

– Что, что? – с любопытством допытываюсь я.

– Увидишь, – отвечает он с прежней веселой искоркой в глазах. Я невольно чувствую к нему уважение за такую способность не гнуться под ударами судьбы. Может, трагедия его только закалила? Вот бы и мне когда-нибудь стать такой же!

Патрик возвращается, без видимых усилий неся на плече елку. Меня колет острое сожаление при воспоминании, как я раньше радовалась Рождеству. В детстве мы с Евой соблюдали строгий ритуал украшения елки: сперва гирлянда, потом мишура, затем торжественное водружение на елочные лапы шаров, и наконец потрепанный ангел качается на верхушке. Наверное, сестра до сих пор украшает так елку со своими детьми.

Я не хотела ставить елку в своем коттедже – украшения для детей и семей, но Патрик настаивает.

– Я ее обратно не повезу, – заявляет он, втаскивая деревце через дверь и усыпая иглами пол. Установив его на грубой деревянной подставке, он проверяет, прочно ли получилось. – Как же на Рождество и без елки!

– Мне нечего на нее повесить, – возражаю я.

– А ты загляни в мою сумку.

Я открываю темно-синий рюкзак Патрика и нахожу там старую обувную коробку, перехваченную толстой резинкой. Приподняв крышку, я вижу десяток красных шаров – стекло от времени покрылось сетью мелких трещин.

– О, – шепчу я, – какие красивые!

Я поднимаю шар за петельку, и он вертится сперва в одну, затем в другую сторону, сотни раз отражая мое лицо.

– Это бабушкины. Я же говорил, в ее шкафу найдется что угодно.

Я стараюсь не покраснеть, вспомнив, как заглядывала в шкаф на кухне и видела снимок Патрика с девушкой – как я теперь понимаю, той, которая утонула.

– Чудесные шары, спасибо!

Мы наряжаем елку вместе. Патрик привез гирлянду крохотных лампочек, а у меня нашлась лента, чтобы продеть между еловыми ветвями. Шаров всего двенадцать, но они сверкают не хуже метеоров. Я вдыхаю запах хвои, желая навсегда сохранить этот моментальный снимок счастья.

Нарядив елку, я сажусь, положив голову Патрику на плечо, и смотрю, как свет отражается от круглых стеклянных боков и отбрасывает причудливые тени на стену. Большим пальцем Патрик водит круги по моему запястью, и на душе впервые за много лет легко и спокойно. Я поворачиваюсь поцеловать Патрика, наши языки переплетаются, и когда я открываю глаза, то вижу, как он смотрит на меня.

– Пойдем наверх, – шепчу я. Не знаю, что заставило меня захотеть этого сейчас, но во мне родилась физическая потребность быть с ним.

– Точно? – Патрик чуть отодвигается и заглядывает мне в глаза.

Я киваю. На самом деле я не уверена, но хочу выяснить. Мне требуется узнать, иначе ли это будет – с ним.

Пальцы Патрика запутываются в моих волосах. Он целует меня в шею, щеку, находит губы. Встав, он мягко тянет меня к лестнице, большим пальцем по-прежнему поглаживая мне ладонь, будто не может прекратить ласкать меня ни на мгновение. Когда я поднимаюсь по узкой лестнице, он идет следом, легко придерживая меня за талию. Сердце мое учащенно бьется.

Без камина и теплой плиты здесь зябко, но я дрожу от предвкушения, а не от холода. Патрик садится на кровать и мягко тянет меня прилечь рядом с ним. Он отводит волосы с моего лица, ласкает пальцем за ухом и вниз по шее. Я сразу начинаю нервничать: я знаю, насколько я несексапильна, как скучна и неизобретательна; захочет ли Патрик быть со мной, когда убедится в этом? Но я безумно хочу его; шевельнувшееся желание внизу живота настолько внове, что возбуждение растет еще сильнее. Я пододвигаюсь ближе к Патрику – так близко, что наше дыхание смешивается, и с минуту мы лежим вот так – соприкасаясь губами, но не целуясь, пробуя, но не вкушая. Он медленно расстегивает на мне рубашку, не отводя взгляд от моих глаз.

Не в силах больше ждать, я расстегиваю джинсы и стаскиваю их в безрассудной торопливости, а затем неверными пальцами справляюсь с застежкой рубашки Патрика. Мы неистово целуемся, избавляясь от одежды, пока он не остается обнаженным, а я только в трусах и футболке. Он берется за подол, но я еле заметно качаю головой.

Возникает пауза. Я ожидаю, что Патрик начнет настаивать, но он несколько секунд смотрит мне в глаза, потом наклоняет голову и целует мои груди через мягкий тонкий хлопок. Когда он опускается ниже, я выгибаюсь назад и отдаюсь во власть его прикосновений.

Я дремлю в путанице простыней, рук и ног и скорее чувствую, чем вижу, как Патрик тянется выключить лампу.

– Оставь свет, – прошу я, – пожалуйста.

И он не спрашивает, почему, а обнимает меня – берет в свои объятья – и целует в лоб.

Я просыпаюсь, зная – что-то изменилось, но спросонья не сразу догадываюсь, что именно. Это не чье-то присутствие в моей кровати, хотя я отвыкла от веса второго тела на постели; это понимание, что я спала без сновидений. Я улыбаюсь: я проснулась потому, что выспалась. Не от собственного крика, не от визга тормозов или глухого щелчка головы о лобовое стекло. Впервые больше чем за год мне не снился тот роковой несчастный случай.