«Я плачу только в подушку». Откровения «первой леди СССР»

Вообразить не могла, что буду радоваться тому, что хожу в театр без Николая. И на концерты тоже хожу одна. Очень редко – со Светланой. Всегда уговаривала Николая – пойдем, пойдем. Одной было скучно. Приятно же, когда есть с кем обсудить увиденное. Но с Николаем сложно. «Сложно» – вот то слово, которое подходит к нему больше других. Николай любит все усложнять. Он обидчив и долго все помнит. При всех своих изысканных манерах он удивительно бестактен. Может прямо во время действия громко высказывать замечания. Или же сделает такую гримасу, что сразу видно – не нравится спектакль. Я много раз просила его вести себя сдержаннее. Напоминала (как будто он мог это забыть!), что я министр и его замечания могут быть восприняты как мое мнение. Как руководящее мнение. Сама я, сидя в зале, никак не выражаю своего мнения о постановке. Знаю, что за мной наблюдает много глаз. Могу посмеяться там, где смешно. Но никогда не буду кривить губы или хмуриться. Все замечания высказываю после спектакля. Высказываю тем, кому они адресованы, без посторонних. На мои просьбы Николай отвечал, что на работе ему постоянно приходится притворяться, поэтому во время отдыха он предпочитает быть самим собой. Но быть самим собой не означает быть бестактным. Николай может своей критикой довести режиссера или актера до слез. Критиковать тоже надо умеючи и тактично. Выражения вроде «синеблузники»[181] и то играли лучше» или «что за белиберда» употреблять нельзя. Надо критиковать так, чтобы у человека не опускались руки. Критика – это совет, указание на ошибки, а не оскорбление. Помню, как обиделись на «синеблузников» в «Современнике». Мне потом пришлось извиняться за Николая. Такое случалось не каждый раз, но часто. Польза от Николая тоже была. Он очень эрудированный и наблюдательный. Было интересно слушать его комментарии по поводу постановок. Если записать то, что он говорил, то получилась бы толковая, обстоятельная рецензия. У меня такая широта кругозора появилась далеко не сразу. Я многому научилась у Николая и за многое ему благодарна. Иногда думаю – чего я видела от него больше, плохого или хорошего? Но тут не сосчитаешь. Хорошее осталось в прошлом, сейчас его практически нет, и оттого жизнь кажется серой, как дождливый день. Я очень чутко реагирую на погоду. В солнечные дни у меня настроение улучшается, а в ненастные – портится. Люблю солнце. Хотелось бы на покое переехать в Крым, где много солнца. Евпатория – мой любимый город. Удивляюсь тому, насколько разным может быть впечатление об одном и том же месте в зависимости от времени. Я жила в Крыму в начале 30-х, и Крым казался мне лучшим местом на свете. А вот Раневская жила там в годы Гражданской войны и разрухи. У нее от Крыма совершенно иное впечатление. Мрачное, гнетущее. Это выяснилось случайно, когда она отказалась от путевки в Ялту. Я удивилась – она объяснила и уехала в Кемери

[182].

Только на спектаклях театра Моссовета я могла не волноваться по поводу Николая. Там он остерегается высказывать замечания после того, как получил отпор от Орловой[183]

и Марецкой. Отпор был таким яростным, что примерно на полгода отбил у Николая охоту высказывать критику во всеуслышание. Потом он снова стал это делать, но только не в театре Моссовета. И то хлеб.

Теперь же я хожу в театры одна. Не скучаю – мне непременно составляют компанию режиссеры или актеры. Не перестаю удивляться тому, какие разные у нас театры. Радуюсь этому. Искусство нельзя стричь под одну гребенку. Горжусь тем, что отстояла оперетту, когда Суслов хотел ее закрыть. По его мнению, такие жанры, как оперетта или музыкальная комедия, советским людям не нужны. Он называет их «водевильщиной». Для решения вопроса потребовалось вмешательство Брежнева. Тот сказал, что сам любит оперетту, и похвалил Шмыгу[184] в «Моей прекрасной леди»

[185]. Хорошо, что Брежневу нравится оперетта. Мне она тоже нравится, но я бы возражала против ее закрытия и в том случае, если бы не нравилась. Дело не во мне, а в том, чтобы советское искусство было бы представлено как можно ярче. Никогда не возражаю против открытия новых театров. На вопрос «зачем?» отвечаю – для разнообразия. Важно только, чтобы театр имел свое лицо, не копировал бы других. Много хлопот мне доставляет Театр драмы и комедии, но у него есть свое неповторимое лицо. За это можно на многое закрыть глаза. На многое, но не на все.

Про мои обстоятельства известно всем. Но те, кто хочет меня уколоть, интересуются, почему это вдруг со мной не пришел Николай Павлович. Как будто не знают. Улыбаюсь и отвечаю, что он занят. Николаю непременно говорю о том, куда я иду вечером. Не хватало, чтобы мы столкнулись в одном зале. Незачем давать лишний повод для сплетен. Да и приятного в этом мало. Ладынина[186]

рассказывала мне о том, какой шок она испытала, столкнувшись на концерте с Пырьевым[187] и его пассией. Это было еще до их развода. У меня нет желания попадать в такую ситуацию.

5 июня 1973 года