«Я плачу только в подушку». Откровения «первой леди СССР»

Очень люблю Францию и французов. Дружелюбные, открытые люди. Есть, конечно, и такие, кто держит камень за пазухой. Но по кучке негодяев нельзя судить о нации. Родство наших культур чувствуется во многом. Из всех капстран Франция мне самая близкая. Креплю связи, как могу. Во Франции у меня много друзей, это сильно помогает в работе.

Все, что происходит во Франции, принимаю близко к сердцу. Потрясена падением нашего самолета на парижской выставке[188]. Какое горе! Погибло много людей, наши и французы, нанесен огромный удар по престижу страны. Позвонила в наше посольство. Сказала, что мы готовы помочь чем сможем. Уже началась клеветническая шумиха. На СССР льют потоки грязи, хают все – нашу технику, наших летчиков, нашу страну. Надо дать отпор и отвлечь внимание общественности. Показать, как много есть у нас хорошего. Дать понять, что наша дружба крепнет день ото дня. Кухарский предложил устроить обмен фестивалями. Пусть во Франции пройдет фестиваль советской песни, а в СССР – французской. Очень хорошая идея. Уверена, что в ЦК ее поддержат. Если действовать слаженно, можно успеть быстро. Надя сказала, что французы в шоке от случившегося, но нормальные люди понимают, что это случайность, и не винят СССР. Николай уверен, что это диверсия. Я не согласилась с ним сначала. Франция в хороших отношениях с СССР. Французское государство заинтересовано в том, чтобы авиационные выставки проходили гладко. О какой диверсии может быть речь? Но Николай считает, что диверсию могли устроить зарубежные производители самолетов. Испугались конкуренции со стороны нашего «сверхзвуковика» и подложили бомбу. Ради прибыли капиталисты пойдут на любое преступление. Не хочется даже верить, что такое возможно.

15 июня 1973 года

Очень теплые впечатления оставил юбилей композитора Хачатуряна[189]. Люблю такие праздники, в которых мало казенного и много человеческого. Хачатуряну к юбилею дали Героя

[190]. Давно думаю о том, что в области культуры нужно свое, особое звание. Не «герой труда», а нечто вроде «выдающийся деятель искусства». Всегда стремлюсь подчеркнуть, что искусство – это особая сфера. В искусстве кроме труда и знаний важен еще и талант.

19 июня 1973 года

С директором Русского музея Пушкаревым[191] у меня полное взаимопонимание. В отличие от других директоров он никогда не начинает охать по поводу выездных выставок. В Архангельск, так в Архангельск. Можно и на Дальний Восток. Только прикажите. Пушкареву не надо объяснять, что не все советские люди имеют возможность посетить Ленинград и побывать в Русском музее. Приятно работать с такими сознательными людьми. Дважды предлагала ему перейти в министерство, но он оба раза отказывался. На Пушкарева могу положиться. Если надо, он поможет и прикроет. Смешно сказать, что директор музея может прикрыть министра культуры, но случается и такое. Пушкареву сходит с рук то, что не сошло бы мне. Когда Брежнев приказал подобрать для Хаммера[192] картину Малевича из собрания Русского музея, я была вынуждена дать распоряжение Пушкареву, но тот с моего согласия его просаботировал. Пушкарева хорошо знают за рубежом, у него там большие связи. Он в каком-то смысле незаменим и может позволить себе смелые поступки. Малевича для Хаммера нашли в Третьяковке, но без моего участия. Все организовал Демичев. Хотел показать, какой он хороший на моем фоне. Я бы на его месте не особенно бы старалась. На моей памяти было много примеров того, как спустя некоторое время белое становилось черным. Сегодня Демичев и Лебедев[193] молодцы – выполнили поручение Брежнева. А завтра их обвинят в разбазаривании народного достояния. Хаммер тот еще жук. Обменял настоящего Малевича на поддельного Гойю. О том, что Хаммер привез в Эрмитаж подделку, в ЦК говорят открыто. Но дело не в Гойе, а в том, что никто не хочет портить с ним отношения. Со стороны эта история смотрится хорошо, но вблизи плохо пахнет. К сожалению, я не могу высказывать своего мнения по таким поводам. Меня не спрашивают. Мне просто приказывают. Я всю жизнь стараюсь придерживаться другой политики. Всегда интересуюсь мнением подчиненных. Считаю, что надо дать человеку возможность высказаться. Подобный подход не раз спасал меня от неприятностей. В том числе и от довольно крупных. Какой бы я ни была, всего знать и учесть я не в состоянии. Советы от подчиненных оказывались весьма ценными. Если бы Брежнев в прошлом году спросил бы моего мнения по поводу истории с картинами, я бы посоветовала дать Хаммеру менее ценную картину. В Русском музее есть картины, предположительно написанные Малевичем. Ценность их ниже, и одну из них можно бы было отдать. Не пойми какой Малевич в обмен на поддельного Гойю – это справедливо.