«Я плачу только в подушку». Откровения «первой леди СССР»

Капля камень точит. Мне пять раз отказывали насчет выставки Шагала[195]. Говорили – он же эмигрант! Я на это отвечала – Куприн тоже был эмигрантом, и Горький долго жил за границей. В шестой раз согласились не только на выставку, причем в Третьяковке, но и на приезд самого Шагала. А как иначе? Первая выставка в СССР и без автора? Шагал оказался на удивление приятным человеком. По поводу Третьяковки пошутил, что теперь ему осталось выставиться в Лувре и тогда уже можно будет умереть спокойно. Демичеву с Шауро эта шутка не понравилась. Они восприняли ее как оскорбление. Я же никакого оскорбления не вижу. Лувр стоит на первом месте во всем мире. Нам надо не оскорбляться, а пополнять коллекцию Эрмитажа и стараться, чтобы он превзошел Лувр. Уверена, что рано или поздно это произойдет. Товарищи не понимают, что в музейном деле все определяется фондами. Чей фонд богаче, тот и первый. Я это понимаю и радуюсь всякий раз, когда мне удается пополнить наши фонды. Слишком много мы потеряли в революцию и слишком много были вынуждены продать в 20-е, чтобы выжить. Ущерб огромный, надо его ликвидировать. Стараюсь как могу. От других прошу только одного – чтобы мне не мешали. Шагал передал нам много своих работ. Причем сам предложил, я даже не намекала. Чувствуется, что годы, проведенные за границей, не разорвали его связь с Родиной. Родина всегда остается Родиной. Москва Шагала поразила. Он не ожидал увидеть такое. Очень хотел увидеть родной Витебск, но не получилось. Переживаю, хотя поездка сорвалась не по моей вине. Надеюсь, что в следующий свой приезд Шагал сможет побывать в родном городе[196].

5 июля 1973 года

Вчера узнала, что я не понимаю мужчин, потому что росла без отца. Оказывается, моя мама «испортила» меня своим женским воспитанием. Проплакала всю ночь. Я в самом деле совершенно не понимаю мужчин. Как можно быть таким жестоким? Как можно отталкивать женщину, которая хочет ласки, утешения? Люди с годами меняются так сильно, что становятся непохожими сами на себя. Я полюбила одного Николая, а сейчас живу с другим. С чужим мне человеком. Очень трудно поверить в то, что он меня не любит. Понимаю все, я же не дура, но в глубине души осталась надежда. Как заноза. И больно, и тоскливо, а все равно надеюсь. Не хочу, а надеюсь – вдруг все образуется? Мне кажется, что я заслужила немного счастья. Или если не счастья, то хотя бы спокойной жизни. Спокойная жизнь и есть счастье, когда просыпаешься и радуешься новому дню.

Никогда не думала, что стану выпрашивать любовь. Всегда считала, что я слишком гордая для того, чтобы просить. Но не выдержала и поддалась минутной слабости. Теперь корю себя за это. Даже не корю, а проклинаю. Слабость и глупость до добра не доводят.

12 июля 1973 года

Урок того, как можно перевернуть все с ног на голову, я получила в марте 62-го, когда меня вызвали в ЦК на заседание Президиума для обсуждения моего поступка[197]. Моего проступка. Меня обсуждали люди, хорошо меня знавшие. Совсем недавно я сидела за одним столом с ними. Теперь мне достался стул у стены – скамья подсудимых. То был суд. Самый настоящий суд, приговор которого никакому обжалованию не подлежал. Я много думала. Я осуждала себя за свой поступок и как коммунист, и как мать и жена. Я была неправа. Кругом неправа. Но это был мой проступок и мое личное дело. Партии и ЦК он никак не касался. Необдуманный поступок женщины, обманутой теми, кому она доверяла. Плевки в душу переживаются очень трудно. Подчас кажется, что жизнь потеряла смысл. Тяжело. Очень тяжело. Я думала, что меня вызовет к себе Никита Сергеевич и отчитает. Я была готова к тому, что меня снимут с министров. Прозвучало же однажды: «Психопатка не может быть руководителем». Но я совершенно не была готова к тому, что мой проступок будет расцениваться как «протест против партии». Протест против партии! Ни больше ни меньше! Я не понимала – в чем выражался этот протест? Если бы я написала какое-нибудь письмо с выпадами в адрес партии или сделала бы какие-то высказывания, тогда был бы повод для таких серьезных выводов. Для таких ужасных выводов. Но я ничего подобного не делала. У меня и в мыслях не было ничего такого. Для меня, коммунистки, партия священна. Партии мы обязаны всем, что у нас есть. Как я могла нападать на партию, протестовать? Бред! Чушь! Пропустить вечернее, заключительное заседание съезда – это не «протест». Мало ли у кого какие причины. Тем более что заключительное заседание носит сугубо формальный характер. Вся работа уже завершилась. Но тем не менее меня обвинили в «протесте», и мне пришлось держать ответ.