«Я плачу только в подушку». Откровения «первой леди СССР»

Меня хотели убрать совсем. Чтобы и духу моего не было. Никита Сергеевич не любил оставлять рядом с собой недовольных. Или тех, кого он сам считал недовольными. Понимал, что рано или поздно старые обиды могут аукнуться. Мне грозила ссылка. Куда-нибудь подальше, руководить фабрикой. А если бы исключили из партии, то ничем бы больше руководить не смогла. Меня хотели уничтожить. Не в физическом, а в политическом смысле. Потому и ставили вопрос таким образом. Дело же не в том, что совершил человек, а в том, какое обвинение ему предъявили. Я в глазах Никиты Сергеевича была человеком крайне ненадежным еще и потому, что у меня были хорошие отношения с Молотовым, Булганиным и Жуковым. А после того как их сняли, я не говорила о них ничего плохого. Мне всегда казалось недостойным сплетничать за спиной. Тем более о тех, кого сняли. Но другие наперебой ругали снятых и этим доказывали свою «преданность» Никите Сергеевичу. После они так же ругали и его самого. Горбатого только могила исправит.

Спас меня Козлов. Мы с ним ладили и, кроме того, считались родственниками. Скорее считались, чем были. То, что наши дети были женаты, не очень-то сильно сблизило наши семьи. Дети сами по себе, а мы сами по себе. Но в глазах других членов Президиума мы были родней, близкими людьми. Любой удар, направленный в меня, был одновременно ударом по Козлову. А если бы меня сослали куда подальше, то Никите Сергеевичу сразу же стали бы нашептывать про Козлова. Вот мол, затаил на вас обиду из-за Фурцевой, камень за пазухой держит. Никита Сергеевич очень верил таким наветам. Сам же держал камень на Сталина и дожил до того, что смог свести с ним счеты. Хоть и с мертвым, а свел. Так что от моей опалы до козловской много времени бы не прошло. От силы – год. Козлов это понимал и не хотел рисковать своим положением. После того как сняли Кириченко, вторым номером в Президиуме стал Козлов. Разумеется, завистников и недоброжелателей у него было больше, чем у меня.

Я хотела покаяться, рассказать на заседании все, как было, и сказать, что осуждаю себя за свою слабость. Но Козлов запретил мне это делать. Он сказал, что от меня ждут формального признания для того, чтобы расправиться со мной. Мнения членов Президиума по моему вопросу разделились, и незачем давать моим противникам такой козырь, как мое признание. «Они не скажут, что Фурцева смалодушничала, они скажут, что Фурцева пыталась их шантажировать», – сказал мне Козлов. Он был прав. Шантаж, которого на самом деле не было, можно было представить как «протест против партии». Получалось так, как будто я намеренно не довела начатое до конца. Договорилась с мужем и домработницей, устроила спектакль. Смотрите, что я сделала! Если не вернете в Президиум – повторю! Примерно так представляли дело. «Надо написать, что все произошло случайно. Как-нибудь объяснить», – велел Козлов. Я, как могла, постаралась «объяснить». Уже во время заседания Президиума поняла, что он был прав. Видимо, Козлов успел склонить на мою сторону большинство в Президиуме, потому что критиковали меня не так уж и сильно. Вполовину от того, чего я ожидала. Никита Сергеевич почувствовал это. Он всегда хорошо чувствовал настрой на заседаниях. Если понимал, что большинство не на его стороне, менял свое мнение, чтобы оставаться с большинством. В своем выступлении он сказал, что понимает, какие мотивы мною руководили. А вот те, кто оценил случившееся как «протест против партии», меня на самом деле не поняли. Я осталась министром культуры. «Протест» мне больше никогда не припоминали. А ведь сложись все иначе, я бы была уничтожена окончательно. Козлов меня поддержал, и за это я ему благодарна. Иной раз и не думаешь, что вот на этого человека можно рассчитывать в трудную минуту, а он приходит на помощь. Тогда радуюсь невероятно. Но чаще приходится огорчаться. Чаще люди меня разочаровывают.

После того заседания Президиума отношение ко мне немного изменилось в лучшую сторону. Все, в том числе и я сама, ожидали, что меня снимут. Когда же этого не случилось, решили – наверное, Фурцева не в такой опале, как казалось, надо бы быть с нею поприветливее. Председатель Моссовета Дыгай[198] однажды назвал меня «непотопляемой». Я уточнила – не намекает ли он на то, что не тонет в проруби? Дыгай ужасно смутился, хотя я на самом деле пошутила. Я поняла, что он имеет в виду. Но «непотопляемой» себя не считаю. Потопить можно кого угодно, было бы желание. Никогда не стоит обольщаться в отношении людей, с которыми работаешь. Главный пример тому – Никита Сергеевич.

В 62-м мне начали аплодировать на выступлениях, совсем как в бытность мою секретарем ЦК. Я не актриса, и для меня эти аплодисменты имеют совершенно иное значение. В театре аплодисменты – выражение восхищения. А в правительстве аплодисменты подтверждают, что у меня все в порядке. Пока что мне аплодируют.

2 августа 1973 года