Я (почти) в порядке

Она лежала под прохладной простыней и тяжелым одеялом, чувствуя себя виноватой и ужасной, думая, «неужели я действительно это делаю, но». Просунула руку между ног – это было тише, чем звук вибратора. Талли дала себе волю, думая о незапертой двери, отделяющей ее от Эмметта где-то там, на диване. Думала, как он застанет ее за этим, с рукой, трудившейся под одеялом, как пчелка. Представила его сильное тигриное тело, когда он стоит у кровати и наблюдает, как она прикрывает глаза и, повернув голову, кусает подушку. Представила Джоэла, с ревностью наблюдающего за ней. И Нико. Вспомнила, как месяц назад получила сообщение сексуального содержания от Нико: «после обеда у меня урок, но вечером… хочу довести тебя до высшей точки». Именно это он и сделал, неоднократно. Она думала о том, как хорошо ей было с Нико и как хорошо могло быть с Эмметтом, если попросить, если позволить.

Талли была как туго завязанный узел, который надо было развязать. Она представила себе то, чего он ей не рассказывал, – опасность, темноту, тайны и всякие «что, если» – как все это хлещет, как ветер, ударяет, как гром. Неукротимая буря. Ее желание и его сила, объятые тайной, они набирают скорость и кружатся в водовороте, тук-тук-тук, сильнее и сильнее, по двери спальни, и зияющая пасть мира наконец рывком раззевается, распахивается во всю ширь. И глотает ее.

Часть третья Суббота

Эмметт

Эмметт, свернувшись запятой, спал на диване. Засыпая, он думал о Талли за запертой дверью спальни и надеялся, что она явится ему в пелене грез, навеянных съеденным сахаром, где он был другим человеком в другой жизни. Без до и после. Однако ему приснилось, что снова выключилось электричество. Он не спускал глаз с Кристины и Бренны, лица которых были сначала скрыты тенью, потом осветились всполохами солнечного и лунного света, за который он принял лампу в гостиной Талли. Сон защелкнулся в нескончаемый конус темноты. Кристины и Бренны больше не было, они рассеялись в черноте. Эмметт сначала кричал им, потом забыл имена. Больше кричать не мог. Он говорил «прости, прости, прости». Повторял монотонно, раскачиваясь в холодном бетонном углу. Один. Один во всем мире, покинутый, рвущий на себе волосы. «Прости, прости, прости».

– Прос… – Он проснулся от звука собственного голоса в тишине дома Талли. Черные, белые и красные молнии лихорадочно вспыхивали под закрытыми веками. Открыв глаза, он понял, что плачет, и увидел Талли – она стояла над ним с простертыми вперед руками, будто готовясь поймать его, если он рванется к ней. Увидев, что он проснулся, она включила лампу. Села возле его головы и коснулась ее, коснулась прядей волос у висков. Положила свою руку на его, спросила, все ли с ним в порядке.

– Прости, – сказал он и прижал ладони к глазам.

– Именно это ты повторял все время… «Прости», и довольно громко, но не кричал… однако я все же проснулась. Повторяющийся сон? Ты его помнишь? Принести воды? – спросила Талли.

Эмметт взглянул на часы: четыре тринадцать. Кошки забрались к ним на диван, они урчали и терлись головами об Эмметта, напрашиваясь на ласку. Он сел на постели, чтобы погладить их. Талли не дождалась его ответа насчет воды и сходила в кухню и принесла ему стакан. Он взял его, все еще стараясь вынырнуть из глубокого сна, но еще утопая в нем.

– Прости, – попив воды, опять сказал он и поставил стакан на стол.

– Не надо извиняться. Я хочу тебе помочь. Тебе что-нибудь нужно? – Она села рядом и протянула ему руку. Она положила ее на его бедро ладонью вверх.

(Талли выглядит озабоченной. Она продела большие пальцы в специальные дырки на рубашке с длинным рукавом. Ее большие карие глаза сейчас глядят из-за бледно-лиловых очков в форме «кошачий глаз».)

– Снилась жена.

– Эмметт, мне очень жаль.

После предыдущей ночи он почувствовал облегчение, так как спал хорошо. Без кошмаров, без крика. Мозг был слишком утомлен. Теперь он был смущен тем, что кошмар ему приснился в доме Талли, как-то посрамив их уютный уголок и разрушив хюгге, о котором она говорила. Он был уверен, что кошмары в хюгге не разрешались, но остановить их не мог. Не важно, что он делал и куда он ходил, его кровь и плоть этого не забывали. И все, что он мог предложить взамен, – это жалкое «прости», будь то шепот или вскрик, будь то в своей постели или на диване у Талли. Самоубийство тоже не было частью хюгге, и если бы Талли не было рядом, оно, и только оно, было бы у него на уме – в этом нет никаких сомнений.

Но она была здесь. И держала руку на его бедре, и Эмметт положил на ее руку свою.