Я знал, что эта женщина к партийцу.Партиец приходился ей родней.Узнав, что он не скоро возвратится,Она уселась с книжкой в проходной.Она читала, заслонив коптилку,Ложась на нас наплывом круглых плеч.Полпотолка срезала тень затылка.Нам надо было залу пересечь.Мы шли, как вдруг: «Спекторский, мызнакомы», —Высокомерно раздалось нам вслед,И, не готовый ни к чему такому,Я затесался третьим в t?te-?-t?te[4] .Бухтеева мой шеф по всей проформе,О чем тогда я не мечтал ничуть.Перескажу, что помню, попроворней,Тем более, что понял только суть.Я помню ночь, и помню друга в краске,И помню плошки утлый фитилек.Он изгибался, точно ход развязкиЕго по глади масла ветром влек.Мне бросилось в глаза, с какой фриволью,Невольный вздрог улыбкой погася,Она шутя обдернула револьверИ в этом жесте выразилась вся.Как явственней, чем полный вздох двурядки,Вздохнул у локтя кожаный рукав,А взгляд, косой, лукавый взгляд бурятки,Сказал без слов: «Мой друг, как ты плюгав!»Присутствие мое их не смутило.Я заперся, но мой дверной засовЛишь удесятерил слепую силуДруг друга обгонявших голосов.Был разговор о свинстве мнимых сфинксов,О принципах и принцах, но весомБыл только темный призвук материнстваВ презреньи, в ласке, в жалости, во всем.«Вы вспомнили рождественских застольцев?.. —Изламываясь радугой стыда,Гремел вопрос. – Я дочь народовольцев.Вы этого не поняли тогда?»Он отвечал... «Но чтоб не быть уродкой, —Рвалось в ответ, – ведь надо ж чем-то быть?»И вслед за тем: «Я родом – патриотка.Каким другим оружьем вас добить?..»Уже мне начинало что-то сниться(Я, видно, спал), как зазвенел звонок.Я выбежал, дрожа, открыть партийцуИ бросился назад что было ног.Но я прозяб, согреться было нечем,Постельное тепло я упустил.И тут лишь вспомнил я о происшедшем.Пока я спал, обоих след простыл.