В дни голода, когда вам слали на домПовестки и никто вас не щадил,По старым сыромятниковским складамС утра бродило несколько чудил.То были литераторы. СоюзуПисателей доверили разборОбобществленной мебели и грузовВ сараях бывших транспортных контор.Предвидя от кофейников до сабельВсе разности домашнего старья,Определяла именная табель,Какую вещь в какой комиссариат.Их из необходимости пустилиК завалам Ступина и прочих фирмИ не ошиблись: честным простофилямСлужил мерилом римский децемвир.Они гордились данным полномочьем.Меж тем смеркалось. Между тем шел снег.Предметы обихода шли рабочим,А ценности и провиант – казне.В те дни у сыромятницких окраинБыл полудеревенский аромат,Пластался снег и, галками ограян,Был только этим карканьем примят.И, раменье убрав огнем осеннимИ пламенем – брусы оконных рам,Закат бросался к полкам и храненьямИ как бы убывал по номерам.В румяный дух реберчатого тесаВрывался визг отверток и клещей,И люди были тверды, как утесы,И лица были мертвы, как клише.И лысы голоса. И близко-близкоНад ухом, а казалось – вдалеке,Все спорили, как быть со штукой плиса,И серебро ли ковш иль аплике.Срезали пломбы на ушках шпагата,И, мусора взрывая облака,Прикатывали кладь по дубликату,Кладовщика зовя издалека.Отрыжкой отдуваясь от отмычек,Под крышками вздувался старый хлам,И давность потревоженных привычекМорозом пробегала по телам.Но даты на квитанциях стояли,И лиц, из странствий не подавших весть,От срока сдачи скарба отделялиГод-два и редко-редко пять и шесть.Дух путешествия казался старше,Чем понимали старость до сих пор.Дрожала кофт заржавленная саржа,И гнулся лифов колкий коленкор.