Прошло уже более двух недель, как мы освободились из-за проволоки. Мы знали, что наши войска находятся в Северной Норвегии, но ни одного представителя нашей страны мы еще не видели. Я неоднократно просил норвежских друзей помочь мне установить связь с нашим правительством и каждый раз получал ответ:
— Ваша телеграмма направлена Сталину через шведское посольство в Осло, но ответа пока нет.
Мы ожидали представителя из Советского Союза. Для связи с ними я послал в Осло капитана Никифорова.
Особенно трудно было по этому вопросу говорить с нашими людьми. Мы не могли им объяснить, почему в Норвегии могут находиться английские и американские офицеры, а советских офицеров нет. Наши люди волновались и грозились в одиночку бежать и пробираться на Родину. Я убеждал, что этого делать нельзя, одиночек будут ловить и сажать в тюрьму и никто об этом не узнает. Я настаивал на одном: если придется пробиваться на Родину, то пойдем организованно, всей армией, и тогда, в случае военного конфликта, наше правительство узнает о нас. У нас был план мобилизовать весь подвижной железнодорожный состав, морской транспорт и пробиваться на север на соединение с нашей армией.
Особенно тревожно было в нашем 1-м Советском офицерском полку. Там уже открыто обсуждался вопрос о побеге на Родину. Я поехал в полк, собрал актив подпольной организации и выяснил, что это настроение создал сам командир полка Смирнов (Доронин). Он, вопреки постановлению подпольной организации не легализоваться, стал создавать новую легальную парторганизацию полка, о чем я уже говорил выше. Но поскольку он не знал всех работников подполья, записывал в организацию всех желающих, а таких желающих подпольщиков после освобождения оказалось гораздо больше, чем их было в подполье до освобождения, а главный актив истинных подпольщиков он вообще не включил в организацию, так как их уже в полку не было. Они были посланы возглавить вновь сформированные полки и дивизии. Этими неразумными действиями он вызвал недовольство самого стойкого актива подпольщиков, и многие не хотели оставаться в полку и доверять Смирнову свою судьбу. Я снял Смирнова (Доронина) с должности и назначил командиром полка подполковника Лысенко. После этого в полку установилась дисциплина, поднялось настроение.
Однажды Валентина Абрагамсен указала на заметку в норвежской газете, в которой сообщалось, что в Осло прибыла Советская миссия. Я немедленно на машину и мчусь в Осло. Адреса в газете не указывалось, но мне помогли в полицай-президиуме, указали адрес. Я прибыл в гостиницу, где размещалась миссия, тогда, когда ее работники только начали распаковывать свои чемоданы. Советскую миссию тогда возглавлял товарищ Гневашев, его заместителем был тов. Ананьев. Я доложил Гневашеву о проделанной работе, о встрече с майором Макдональдом. Гневашев одобрил нашу работу. На прощание он снабдил меня советской литературой, в том числе дал книгу Сталина «Об Отечественной войне Советского Союза». Естественно, что я схватил эту книгу, как голодный — кусок ржаного хлеба. Ведь эта была первая советская книга, которую я взял в руки после четырех лет плана, — да еще Сталина. Сел в машину, поехал и всю дорогу до Тонсберга читал, вернее глотал. В книге было помещено много приказов Ставки и, кроме того, теоретические исследования. Сталин оправдывал и защищал пакт с Германией и договор о дружбе, он утверждал, что этим пактом мы обеспечили нашей стране мир в течение полутора лет и возможность подготовки своих сил для отпора, что заключенный пакт был выигрышем для нас и проигрышем для Германии. Такая оценка пакта была для меня неожиданной. Все мы, военнопленные, осуждали этот пакт, считали, что Гитлер ловко обманул Сталина, избегал войны на два фронта, а мы эту мирную передышку не использовали, даже не привели в боевую готовность армию и страну. Кто от этого больше всего выиграл, мы, военнопленные, участники первого месяца войны, лучше знали. Мы на своих спинах испытали нашу неподготовленность к войне. Нечем было воевать.
Оригинально Сталин объяснял и причину внезапности нападения на нас. Он создал теорию о том, что агрессивные страны всегда вынашивают планы войны, и поэтому их боевая готовность выше, чем у стран миролюбивых, таким образом, внезапность удара по нам Сталин возводил в закономерность и таким способом снимал с себя ответственность за неподготовленность к войне. А в действительности разве мы не могли подготовиться к отражению первого удара, хотя мы и миролюбивая страна?