Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика

Прибывшие на комиссию подходили по одному к столу. Их просили назвать имя, фамилию, национальность, адрес на Родине и т. д. И последний вопрос: желаете ли ехать на Родину? Если ответ был положительный, военнопленного заносили в списки эшелона. При отрицательном ответе «Нет, не желаю» вызывался конвой — два автоматчика, — и этот человек под охраной направлялся в лагерь для перемещенных лиц. В этот лагерь можно было попасть любому военнопленному без всякой комиссии. Явиться к коменданту и заявить, что ехать на Родину не желает. И тогда он для руководства лагеря будет желанным гостем. Для того чтобы никто из наших людей не попал в этот лагерь для перемещенных лиц случайно или по ошибке и не отказался от поездки на Родину, нашему подполью нужно было проводить большую разъяснительную работу. Наши агитаторы сновали из лагеря в лагерь и проводили беседы. Кроме того, все лагеря в Норвегии возглавлялись старшими офицерами — активистами-подпольщиками из нашего офицерского лагеря. Они выходили в город группами по два-три человека. Благодаря этим людям отказа ехать на Родину не было. Было только несколько случаев побега из лагеря бывших полицаев и власовцев, таких как лейтенант РОА Краснов, полковник Зверев. Но мы их всех переловили и препроводили на Родину. В этом нам оказывала помощь норвежская полиция. Подавляющая масса норвежских полицейских являлась патриотами своей Родины. Они, как и весь норвежский народ, ненавидели гитлеровского холуя, правителя Норвегии Квислинга. Достаточно было нам сообщить, что наши беглецы — русские квислинговцы, как норвежская полиция с помощью норвежского народа их вылавливала и препровождала под конвоем к нам в штаб.

На комиссию я явился первым. Весь состав комиссии меня хорошо знал. Но тем не менее строго официально спрашивали: «Фамилия?» — «Новобранец Василий Андреевич». — «Звание?» — «Подполковник!» — «Национальность?» — «Украинец!» — «Домашний адрес?» — «Москва!» — «Желаете ли ехать на Родину?» — «Да, конечно, очень желаю! И прошу занести меня в списки эшелона». Им ничего не оставалось делать, как записать. Вслед за мной пошла и вся моя бригада, а затем и все люди из лагеря Рюге.

Весь мой эшелон состоял из 500 человек. Он весь прошел комиссию благополучно. Отказов от поездки на Родину не было. Всем были даны указания, к какому часу прибыть на вокзал в Осло. Вечером все прибыли на вокзал. Арестованных власовцев мы доставили на станцию раньше и посадили в товарный вагон под охраной автоматчиков. Это тоже нужно было сделать умело, чтобы не видели союзники.

Нас провожала толпа норвежского народа. Гремели оркестры. Люди преподносили нам цветы, обнимали нас, а некоторые почему-то плакали. По-видимому, не верили, что нам на Родине будет хорошо. А нас они воспринимали как своих родных, которых они спасли от неизбежной голодной смерти в немецком концлагере. Мы тоже им платили добром за добро, и у нас завязалась прочная, близкая дружба. Поэтому норвежцы отпускали нас со слезами. Просили нас писать, давали свои адреса. В новом лагере эти адреса у нас отобрали, и мы не могли никому писать, но мне удалось сохранить адреса и восстановить позднее переписку со своими норвежскими друзьями.

Настало время отправляться. Мы сели в хорошие вагоны. Каждый из нас получил от норвежцев пакеты с продуктами: хлебом, колбасой, конфетами, шоколадом и сигаретами. Мне как начальнику эшелона вручили пакет со списками и «компрометирующими материалами». Мне очень хотелось эту гадость выбросить вон, но меня предупредили, что за сохранность пакета я отвечаю головой. Противно было держать эти документы в руках, и я передал их начальнику эшелона подполковнику Калиниченко Ивану Ивановичу.

Поезд тихо тронулся. Колеса мерно постукивали и заглушали отдаляющуюся музыку оркестров. Мы были предоставлены сами себе. Мы ехали на Родину. Я уже говорил, что в слове «Родина» скрыто большое содержание — словами его не передать. Во имя Родины мы вели неравную борьбу в первые дни войны. Во имя Родины мы умирали, преграждая своими телами путь фашистским танкам. Во имя Родины мы вынесли небывалые мучения в фашистском плену, борясь и отстаивая ее честь и величие. На чужбине мы долгие годы переживали самые сильные человеческие страдания — тоску по Родине. Многие поэты и писатели во все века считали и считают сейчас, что самым сильным человеческим чувством является любовь к женщине. Ей в основном они посвящали все свое творчество. Но я считаю, что самым сильным чувством является любовь к Родине, тоска по Родине. Любовь к женщине со временем может утихать, а тоска по Родине преследует человека, как ноющая зубная боль, до последнего вздоха. И совсем диким для меня кажется отступничество от Родины. Побеги за границу, невозвращенчество. Пройдет немного времени, и эти люди, покинувшие свою Родину, поймут, какую они совершили роковую, трагическую ошибку.