Я пришла домой, а там никого не было. Восстание в Варшавском гетто. Истории в диалогах

А вы знаете, какими зрелыми, какими взрослыми были тогда дети? Вы вообще можете их себе представить? Детей, которые говорили о нас: «Они – как дети, они ничего не понимают потому, что никогда не умирали с голода» – это они о нас говорили! – «А может, они боятся и хотят быть с нами?» Сами подумайте: мы-то хотели поиграть с этими детьми. Поверьте, они были на сто лет старше нас. В своей книге я писала об одной такой шестилетней Ясе. Она все прекрасно помнит. Сейчас (в 1990 г. – Примеч. пер.) это пятидесятилетняя дама. А тогда, когда я шла с маленькой Ясей к ее новой опекунше, спрашиваю: «Яся, помнишь, как тебя зовут?» – «Да, – отвечает, – меня зовут Яся Осташевская». Дама, которая приняла Ясю, держала булочную, распустила девочку ужасно. Я приходила к ним раза два в неделю. Как-то идем мы с Ясей по Лешно, и она мне говорит: «Тут евреи жили». Я боялась ей что-нибудь говорить, пусть лучше думает, как думает… А после войны, когда Янина, у которой Яся жила, решила признаться маленькой Ясе, мол, она совсем не ее тетя, девочка удивленно спросила: «То есть, тетя, вы знали, что меня зовут Янка Еленкевич?» Вы это понимаете?! Шестилетний ребенок в течение двух лет, даже при самых близких людях, словом не обмолвился! И вы говорите: «Они тогда были дети»?! Дети, которые сидели за шкафом и знали, что звук издать нельзя?! Да это были взрослые люди!

А вы встречали в гетто детей, которые оставались детьми?

В самом начале, в больнице, перед выселением. Потом все были абсолютно взрослые.

…Итак, вы не уехали?

Не уехала потому, что была у себя дома. А сейчас? Я здесь дома? Могла бы сказать, как Варшавский[228]…

«…не очень-то дома»[229].

А я знаю? Иногда – «не очень-то дома», а иногда…

В Лодзь вы приехали вскоре после войны: как вы вспоминали, там уже были Марек Эдельман и Аля Марголис. А когда вы уехали из Лодзи?

В 1960-м.

Почему?

Исключительно из-за работы. В Польше не хватало фтизиопедиатров. В Лодзи их было много, были Лагевники – школа профессора Марголис. А в Щецине – один специалист на все воеводство.

Давайте немного поговорим о Варшавском восстании. Это ведь тоже существенная часть вашей жизни.

Все началось на Мёдовой, 24, – мы там тогда жили с Алей и Зосей[230] [Реней Фридман]. В тот день около пяти я была дома одна. Когда услышала первые выстрелы, выскочила на лестницу и увидела польского офицера в мундире Карпатской бригады[231]!

В книге вы пишете, что расплакались, когда его увидели.

Ну конечно! А как вы себе думаете? Побежала вниз, оказалось, что в подвале этого дома находится госпиталь. Так что я пошла к командиру и рассекретилась, скажем так. Сразу осталась в госпитале. Девушки добрались на Мёдовую только через три дня, и мы были там до конца, кажется, до 29 августа. Там все погибли – погиб командир Герб и оба хирурга, кстати, евреи. Одного из них, Кёнигштейна, сына известного варшавского отоларинголога, неизвестно кто застрелил прямо во дворе госпиталя; кажется, не немцы. Мы с Алей остались вдвоем – на сорок раненых. А вся наша группа была с АЛ на Швентоерской. Они как выбрались оттуда после того, как все их командиры полегли на Фрета[232], пришли за нами на Жолибож. А мы пойти не можем – у нас сорок раненых. Потом была проблема с эвакуацией этого госпиталя. Староста района «Варшава-Север», мой будущий муж, отправил нас по канализации в Средместье, чтобы мы подготовили место для раненых. Мы должны были вернуться на следующий день, но тут началась эвакуация Старувки[233], и в ту сторону уже не пускали, а по тоннелям трудно идти в обе стороны. Часть раненых прошли, остались неходячие. После восстания – мы вернулись в Варшаву 23 или 24 января – я пошла на Мёдовую и нашла в постелях обугленные останки. Немцы их сожгли. Ну а тогда мы пошли в перевязочный пункт на улице Монюшки, оттуда – в госпиталь на Мокотовской и там были до конца восстания. Вышли из Варшавы только 11 октября.

Но не вместе с госпиталем?

Нет. Мне удалось каким-то чудом раздобыть конвоирские пропуска для себя, медсестры и двенадцати раненых. Спрашивали меня, куда их веду. В Миланувек, в больницу Красного Креста.

Кого вы «конвоировали»?

Санитаркой была Аля, ранеными – жены тех двух еврейских врачей, которые погибли, одна из них с ребенком, и повстанцы.

Ну и куда вы пошли?

В Миланувек, разумеется. Там переночевали, а потом разошлись. Мы пошли в одну деревню возле Миланувека, к мужику, в сарай, и там имели счастье завшиветь. Все восстание пережили без вшей!