Я родилась рабыней. Подлинная история рабыни, которая осмелилась чувствовать себя человеком

Старина Сатана – суетливый старик;
Мне под ноги камни швырять он привык;
Зато Иисус – мил-сердешный друг мой —
Те камни откатит, ему не впервой.

Ах кабы я помер в младые года,

Как ангел бы песней залился тогда!
Увы мне, старик я, и вряд ли теперь
Пропустят меня в ту небесную дверь.

Я прекрасно помню один случай, когда я присутствовала на собрании методистского «класса». Я пришла с тяжелым сердцем, и мне случилось сесть рядом с бедной осиротевшей матерью, на сердце у которой была еще горшая печаль. Руководителем «класса» был городской констебль – человек, который покупал и продавал рабов, сек плетью братьев и сестер по церкви у публичного позорного столба, в тюрьме и вне тюремных стен. Это истинно христианское служение он был готов исполнить где угодно за пятьдесят центов. Сей белолицый брат с черным сердцем подошел и сказал убитой горем женщине:

– Сестра, не могла бы ты поведать нам, как Господь обходится с твоею душой? Любишь ли ты его так, как прежде?

Она поднялась на ноги и заговорила жалобным голосом:

– Господь мой и Повелитель, помоги мне! Бремя мое тяжелее, чем я могу вынести. Бог отворотился от меня, и я осталась во тьме и страдании. – Затем, ударив себя в грудь, продолжала: – Я не могу передать вам, что творится у меня здесь! Всех моих детей отняли. На прошлой неделе забрали последнюю дочь. Одному Богу известно, куда ее продали. Мне позволили быть с ней шестнадцать лет, а потом… О! О! Молитесь за нее, братья и сестры! Мне теперь незачем жить. Боже, сделай так, чтобы я недолго здесь задержалась!

Она села, дрожа всеми конечностями. Я увидела, как этот констебль, руководитель «класса», побагровел лицом от сдерживаемого смеха, поднеся ко рту носовой платок, чтобы те, кто оплакивал несчастье бедной женщины, не увидели его веселья. Затем, вернув серьезность, важно сказал осиротевшей матери:

– Сестра, молись Господу, дабы каждая особая милость Его божественной воли свято вершилась во благо твоей бедной нуждающейся души!

Прихожане затянули гимн и пели так, словно были свободны, как птицы, что заливались трелями вокруг нас.

Задумал старый Сатана мою похитить душу,
Да сослепу грехи мои лишь прихватил.
Аминь, аминь, аминь мы Богу возгласим!

Насилу он себе их на спину навьючил

И потащился в пекло, кряхтя да бормоча.
Аминь, аминь, аминь мы Богу возгласим!

Внизу здесь – церковь Сатаны, а я стремлюсь туда,

Где вольной церкви Божией небесные врата.
Аминь, аминь, аминь мы Богу возгласим!

Драгоценны эти мгновения для бедных рабов. Если бы вы слышали их в такие моменты, то могли бы решить, что они счастливы. Но способен ли этот единственный час пения и крика поддерживать их, тяжко трудящихся безо всякой оплаты под постоянным страхом плети в течение всей безотрадной недели?

Епископальный священник, который, сколько я себя помню, был среди рабовладельцев этаким божеством, поскольку семья его была велика, пришел к выводу, что придется искать более денежные края. Его место занял другой, совершенно на него не похожий. Эта перемена пришлась по нраву цветным, которые говорили о нем: «Бог на сей раз послал нам доброго пастыря». Они любили его, и их дети провожали его улыбкой или добрым словом. Даже рабовладельцы ощущали его влияние. Он привез с собой в дом приходского священника пятерых рабов. Его жена учила их читать и писать, быть полезными ей и самим себе. Едва устроившись на новом месте, он обратил внимание на нуждавшихся рабов, живших по соседству. И обязал прихожан каждое воскресенье специально для них проводить молитвенное собрание с проповедью достаточно упрощенной, чтобы они понимали. После многих споров и назойливых напоминаний белые прихожане наконец согласились, что рабы могут занимать хоры церкви воскресными вечерами. Многие цветные, прежде непривычные к посещению церкви, теперь с радостью приходили послушать евангельскую проповедь. Слова их были просты, и рабы их понимали.