Я рожден(а) для этого

– Поэтому я рад, что мальчик плачет, – почти бодро говорит Пьеро. – Джимми слишком много думает. У него очень богатое воображение: он представляет события, которые вряд ли случатся, и убеждает себя, что именно так все и будет. Но обострений у него не было довольно давно. – Пьеро смотрит на меня. – Хорошо уже то, что он дает выход чувствам. Если держать все в себе, будет гораздо хуже.

Такое ощущение, будто дедушка Джимми рассказывает мне это с определенной целью – но отклоняется от темы прежде, чем я успеваю об этом подумать.

– Ты не знаешь, что могло спровоцировать ухудшение?

Конечно, знаю. Слухи о Джоуэне, просочившаяся в СМИ информация о Роуэне и Блисс, давка на встрече с фанатами, паническая атака в туалете.

– Если верить новостям, у «Ковчега» сейчас бурные времена, – говорю я, не зная, как много можно рассказать Пьеро.

Дедушка кивает.

– Понимаю.

Какое-то время он молчит и смотрит на камин, не мигая. А потом вдруг спрашивает:

– Так зачем ты на самом деле приехала, милая?

– В с-смысле?

– Я же не слепой, вижу, что вы с Джимми не друзья, – хмыкает Пьеро.

Я сглатываю нервный смешок и отвожу взгляд.

– Ну… это…

Трындец. И что мне сказать? Правда звучит слишком странно. Может, Джимми не планировал просвещать дедушку насчет ножа.

– Если честно, не знаю, зачем я здесь, – наконец отвечаю я. – Никто не в курсе, что я сюда поехала.

– Правда? – Пьеро кладет ногу на ногу. – Просто решила, что так будет правильно?

– Да, – понизив голос, говорю я. – Я хотела помочь Джимми. Ему нужна была помощь, а я люблю его, так что…

– Ты любишь Джимми? – Дедушка удивленно вскидывает брови.

– Не подумайте ничего такого, я в него не влюблена, просто… он… – Я замолкаю, не в силах это объяснить.

– Я думал, вы с ним не друзья?

– Нет. Я просто фанатка.

– Ага, – кивает Пьеро. – И ты решила помочь Джимми.

– Да, потому что он нуждался в помощи, – зачем-то повторяю я. – И в тот момент только я могла помочь.

– Это благородно с твоей стороны.

– Хотя, может быть, я поступила неправильно, – шепчу я.

Пьеро пожимает плечами.

– Наши поступки редко можно разделить на правильные и неправильные. Обычно все гораздо сложнее. – Он вдруг наклоняется вперед и сплетает пальцы в замок на колене. – Но знаешь, что я думаю, милая?

– Что?

– Я думаю, что Джимми нужно разобраться со своими проблемами. А тебе – со своими.

Он произносит это не таким тоном, будто хочет поскорее от меня избавиться. Напротив, в его словах я слышу искреннее сочувствие.

– Я наслышан о фанатах «Ковчега», – говорит Пьеро. – Мне, может, и восемьдесят четыре, но я стараюсь следить за тем, что творится в мире.

Он замолкает, словно подбирает слова.

– Самое печальное то, что вы, фанаты, ничуть не заботитесь о себе.

Я смотрю на него с изумлением.

– Вы душу готовы отдать за этих мальчиков. Цепляетесь за них так, будто они боги, сошедшие с небес. В них – смысл вашей жизни. Но, если отбросить все это, становится ясно, что вы совершенно себя не цените. – Пьеро вздыхает. – Вы отдаете всю свою любовь – и ничего не оставляете себе.

– Н-не думаю, что все такие, – запинаясь, говорю я.

– Но ты точно такая. – Пьеро смотрит мне прямо в глаза.

– Вы же меня совсем не знаете.

– Зато я знаю, что ты поехала в маленькую кентскую деревушку с едва знакомым парнем, не предупредив ни друзей, ни семью. И все потому, что он немного растерялся.

Я вдруг думаю, что Пьеро Риччи нравится мне не так уж сильно.

– Я знаю, что он попросил тебя о помощи. И хорошо, что он это сделал. Но беда вот в чем: нельзя все время полагаться на других и ждать, что они решат твои проблемы. Рано или поздно настает момент, когда человек должен сам себе помочь. И поверить в себя.

– Вы сейчас говорите о Джимми или обо мне?

– Это ты мне скажи, – улыбается Пьеро.

ДЖИММИ КАГА-РИЧЧИ

Дедушка оказался прав: я не замечал, что плохо питаюсь, но сейчас легко влез в свои старые вещи – хотя думал, что давно из них вырос и раздался в плечах. Неужели я снова стал таким же хилым, каким был в четырнадцать? И ведь не скажешь, что я морю себя голодом. Или все-таки морю?

А вот комната кажется куда меньше, чем я помню. Она уменьшается всякий раз, когда я приезжаю, как будто сжимается, чтобы однажды меня раздавить.

Внутри почти ничего не изменилось. На стенах висят постеры музыкальных групп. На шкафу темнеют наклейки. В углу комнаты притаилась моя старая гитара. На кровати – плюшевые игрушки. Постельное белье в белую и черную полоску. Я убираю подаренный альбом с репродукциями на книжную полку, но потом, поразмыслив, перекладываю на тумбочку возле кровати.

Раздеваюсь, предварительно вытащив нож из кармана джинсов. Привычная тяжесть в ладони успокаивает. Удивительно, как сильно я привязан к этому предмету. По сути, если я его выкину, ничего в моей жизни не изменится.

В итоге я кладу нож на тумбочку рядом с альбомом и забираюсь в кровать в одних трусах. Я еще не высох после прогулки под дождем, волосы до сих пор мокрые, но под плотным одеялом мне быстро становится тепло. Я как будто тону в знакомой мягкости и уюте – и если бы мог, тонул бы, пока не вынырнул в параллельную вселенную.