Я с вами до скончания века…

Единственный в бытописании человеческом день, предвозвещенный древними пророками, приближался к полудню: было, по еврейскому счислению, около шестого часа. Враги Христовы, истощив весь запас клевет и насмешек, замолчали но в то время, как они безмолвствовали, заговорила неодушевленная природа: она исповедала, по изъяснению святителя Афанасия Александрийского, что «Страждущей в теле не просто есть человек, но Божий Сын Спаситель всех». Будет в той день, – предсказывали пророки, – зайдет солнце в полудне и померкнет на земли в день свет, будет день един, и день той знаем будет Господеви, и не день, и не нощ, и при вечере, будет свет (Ам. 8, 9; Зах. 14, 7). Вся тварь, по выражению церковных песнопений, «видя Господа висящаго на лобном месте, содрогалась в великом ужасе», и прежде других созданий солнце померкло, «скрыв и потаив лучи свои». Наступила среди ясного дня необыкновенная тьма, которая распространялась далеко за пределы Палестины и продолжалась от шести часов до девяти, т. е. по нашему счислению от двенадцати до трех пополудни.[5] Помрачение солнца у древних народов обыкновенно считалось страшным предзнаменованием какого-либо великого несчастья, а иудеям это явление казалось тем поразительнее, что в предсказаниях пророков очень часто оно представляется образом грозного посещения Божия (Ис. 13, 10; 24, 23; 50, 3; Иез. 32, 7; Иоил. 3, 15; Ам. 8, 9; Мих. 3, 6). Чудесное совпадение его с распятием Господа, неожиданность и продолжительность, и еще более окончание в минуту смерти Распятого, свидетельствовали, и притом достаточно внятно для людей, менее предупрежденных, что на Голгофе происходило событие необычайное, беспримерное. Здесь, в Таинственном мраке, оканчивалась земная жизнь Богочеловека, начавшаяся среди глубокой ночи в вертепе вифлеемском; здесь область темная (Лк. 22, 53) собрала у креста Господня своих мрачных служителей, и неправда людей совершала богоубийственное дело; здесь, под покровом тайны, приносилась искупительная жертва правде Божией за грехи человечества, и самая неодушевленная природа, ожидавшая совосстановления с падшим человеком (Рим. 8, 19–22), «соболезновала страданию Творца» (блаженный Феофилакт). Глаза присутствовавших невольно обращались к Распятому и, по замечанию св. евангелистов (Мф. 27, 54; Лк. 23, 47, 48), чудные события при распятии Господа сильно действовали и на стражей, и на собравшийся на Голгофу народ.