Я сам себе жена

Замок Фридрихсфельде — не прусского происхождения, он был построен в 1695 году голландцем Бенджамином Рауле как летний домик на месте небольшого охотничьего замка. Когда мне передали управление им, все здесь находилось в плачевном состоянии: стекла разбиты, оконные рамы поломаны, многих дверей не хватало, крыша продырявлена градом бомбовых осколков.

Чтобы ее залатать, я, с согласия крестьян, взял черепицу с нескольких шедших на слом сараев. Собственноручно сделанными ключами я запер входную дверь, а потом толстыми половыми досками крепко-накрепко заколотил дверь террасы, чтобы в некоторой степени оградиться от русских солдат, которые мародерствовали в окрестностях и «визита» которых я побаивался. Все было загрязнено до невозможности. Теперь я смог хорошенько прибраться.

Я работал, по большей части, по ночам, в неверном свете луны карабкался на крышу, бродил по комнатам, привинчивал, приколачивал и сверлил. Днем в парке замка прогуливались берлинцы, по ночам влюбленные парочки прибегали сюда на свидания, а если погода позволяла, то и для более серьезных занятий. В ближайшей деревне с многозначительными минами шептались о том, что в замке не все ладно: поскольку я бродил с фонарем по анфиладам комнат и грохотал, производя ремонтные работы, говорили, что в замке — привидение.

Из дядюшкиного дома я привез столовую мебель в стиле модерн, за ней последовала мебель из гостиной и кабинета, которая находится у меня и сейчас; потом маленькая столовая и салон моей названой тети. И конечно, многочисленные часы, граммофоны, музыкальные автоматы, люстры, картины и отдельные предметы мебели: так я постепенно полностью обставил пять комнат. Так как в высоких комнатах дворца было невыносимо холодно, я поселился в маленькой каморке в подвале, как положено прислуге.

Три комнаты были полностью обставлены, я, в косынке и фартуке, приводил в порядок голубой салон. Окна были открыты, играл музыкальный автомат с двенадцатью колокольчиками, их звон разносился по парку. Перед окном образовалась небольшая толпа. Когда музыка закончилась, кто-то попросил: «Ах, это была такая чудесная музыка, не могли бы Вы завести ее еще раз?» — «Вы можете спокойно войти и посмотреть этот музыкальный ящик, дверь открыта», — ответил я. Моментально меня окружили человек двадцать пять, они с интересом оглядывались. Я был совершенно ошеломлен. Да, весело получается, подумал я. Ни в одном окне нет стекол, ничего не отреставрировано, а под потолком резвятся воробьи. Кроме того, я никогда еще не проводил экскурсию для незнакомых людей. Я снова завел автомат, надеясь, что люди им удовлетворятся.

Едва замолк последний звук, они захлопали. Один из посетителей спросил, нельзя ли им осмотреть и другие помещения замка. Мы поднялись по деревянной лестнице и вошли в парадный зал второго этажа. Хотя здесь не было ручек на дверях, окна еще не были застеклены, и летучие мыши висели вниз головой, прицепившись к лепным карнизам, никому это не помешало. Я рассказал им об истории парадного зала и судьбах владельцев. В конце маленькой экскурсии один из группы сказал: «Это было очень интересно, а где здесь можно заплатить?» Я не знал что ответить.

В холле на подставке трюмо красовалась майолики. «Вот эта ваза достаточно объемистая, мы будем бросать в нее» — радостно заметила одна из женщин. И действительно, все выстроились к вазе, звеня монетами. Когда я позже опрокинул эту вазу в салоне, там оказалось восемьдесят шесть марок. На эти деньги тогда, перед денежной реформой, можно было купить буханку хлеба. Немного, подумал я, но и это ничего за небольшой рассказ.

Посетители, прямо после службы в церкви соседней общины, которая заканчивалась без пятнадцати одиннадцать. Я нарисовал картонную табличку и на шнурке повесил ее на ручку двери: «Экскурсии по замку каждое воскресенье в 11.00 и 12.00. Вне этого времени — по договоренности». Такого же распорядка я придерживаюсь и сегодня в своем музее грюндерства.

Сначала я жил в этих руинах один. Через пару месяцев рабочие имения и беженцы, присмотревшись, стали спрашивать, нельзя ли им въехать ко мне и сколько будет стоить аренда. «Совсем ничего», — ответил я, — вам только надо достать стекла для ваших комнат». Со стеклом тогда еще приходилось изворачиваться, никогда нельзя было достать столько, сколько нужно. В ближайшей больнице мы достали старые рентгеновские пластинки, смыли и разрезали их. Кроме того, у старьевщика на Силезском вокзале я купил старые, не имеющие ценности картины, снял с них рамы, а стекла разрезал и вставил в нижние окна. Верхние окна я забил картоном, а пространство между ними набил сухой листвой, теперь даже снежные метели не были страшны моей конструкции.

Мы с беженцами были как одна семья. Вечерами мы собирались вместе, часто я ставил граммофонные пластинки и мы танцевали.