Я сам себе жена

Когда в тридцатые годы стало модным делать мебель гладкой и неуклюжей, у меня прошла охота связывать свою жизнь с мебелью, которая не относилась к периоду грюндерства. Когда после войны я стал чем-то вроде прислуги, мама воспротивилась этому: «Так дальше не пойдет, ты должен обучиться чему-нибудь стоящему». Поскольку многие песенки на моих эдисоновских валиках исполнялись по-английски, меня интересовал этот язык. Я начал посещать курсы и в 1949 году сдал экзамен на переводчика. Таким образом я все-таки научился чему-то «стоящему» прежде, чем начал свое образование в качестве хранителя музея.

Зима 1948/49 года была варварски холодной. Неотапливаемые помещения школы иностранных языков, в которых едва можно было писать скрюченными пальцами, мы поменяли на барскую квартиру в старинном доме моей сокурсницы Мехтильды. Каждый учащийся должен был приносить на урок по брикету прессованного угля, чтобы топить маленькую «буржуйку». Пальто мы все же не снимали. Лучшей подругой Метхильды была Уши Дресслер, дочь художника Августа-Вильгельма Дресслера. Непоседливая, как веник, к тому же ярко одетая, она была истинной представительницей богемы, и, как и следовало для дитя художника, никогда не имела ни гроша в кармане. Плутовские глазки смотрели на меня с милого овального личика, она приветствовала меня широким театральным жестом: «Ах, Лотархен!»

Август-Вильгельм Дресслер, невысокий, коренастый человек с седыми волосами, с интересом рассматривал мои голые икры, когда я в коротких брюках пришел к нему в ателье, чтобы починить каминные часы. На мольбертах стояли портреты толстых голых женщин — при нацистах Дресслер был объявлен вне закона за свою экспрессионистскую живопись. «А ты не хочешь поработать моделью за десять марок в час?» — спросил он.

Когда прошел первый испуг, идея мне понравилась. Почему бы и нет? Я был застенчивым, но не чопорным. Кроме того, меня привлекали деньги. Граммофонные пластинки стоили всего пятьдесят пфеннигов, блузка — три марки пятьдесят, новая красивая юбка — пять марок. За восемь с половиной марок я мог нарядно выглядеть все лето.

«Симпатичный я все же», — подумалось мне, и я снова посмотрел в огромное закругленное сверху зеркало, позируя обнаженным, в то время как студенты и студентки из класса Дресслера рисовали мою согнутую ногу, опиравшуюся на табуретку. Когда становилось скучно, я рассматривал окна с мелкими переплетами и бидермайеровскую мебель, стоявшую в ателье.

* * *

Собственно говоря, я одиночка, и был им всегда. Мне почти хватало моего существования в качестве домашней хозяйки, моей мебели, а позже — возни в музее. Но только почти: сексуальность нельзя подавить, да и зачем?

В 1949 году я в первый раз пошел на «толчок» — общественный мужской туалет. Кто-то подбодрил меня: сходи, мол, туда, лучше всего в парк, там толкается много мужчин. Выбери себе кого-нибудь!

В те времена нельзя было дать объявление, баров для гомосексуалистов не существовало — что же делать, если не хочешь жить монахом? А я этого никак не хотел!

Смущаясь, со смешанными чувствами, вошел я в туалет на станции городской железной дороги. Сначала я действительно хотел «только глянуть», но атмосфера увлекла меня. На кафеле было написано много предложений, кто кого и для чего ищет. Тогда мне впервые подумалось: здесь можно найти друзей, и надолго.

«Ах ты, Господи, что за сладкая штучка!» — на меня дружелюбно смотрел вошедший в туалет пожилой мужчина. На улице мы сели на скамейку и разговорились. Мне всегда было важно понять, что за человек был передо мной, могу ли я ему доверять. Молодой ли мужчина или старый, красивый или нет — для меня не важно. Из-за своей застенчивости и выраженной женской скромности я шел далеко не с каждым и избежал, наверное, многих опасностей.

Это была чудесная ночь с моим первым знакомым с «толчка», а утром после завтрака он взял меня за руку: «Солнышко мое, такой прелести, как ты, у меня еще никогда не было. Ты первый, кто не клянчит сигареты или деньги».

Это происходило вскоре после денежной реформы, и он действительно хотел дать мне двадцать марок, но я отказался: «Нет, нет, оставь их себе, в конце концов, я тоже получил удовольствие». Он, казалось, был ошеломлен тем, что нашел кого-то, кто провел с ним ночь только из чувства дружбы и любви.