Я шкурой помню наползавший танк

Захоронения эллинов легко угадываемы по каменным домикам у основания крестов. Только у последнего пристанища двух близких Христофору душ он поновее. И зажжённая в нем свеча горит беспокойнее. Наверное, её огонек тревожит дыхание поводыря. Опустив в кладбищенскую траву правое колено, он очищает фаянсовую тарелку от прилипшего яблочка.

– Сильно они этот фрукт любили, – молвил старец, выкладывая на тарелку добытое из полотняной сумки новое яблочко. – Пока зубы имели – грызли, а когда те высыпались, употребляли пропущенное через терку.

Кто такая Сонька, мне известно. Трехцветная кошка, которая пятнадцать лет кряду тенью следовала за хозяйкой. В магазин, на огород, к колодцу.

– Когда у крыльца разорвался снаряд, – продолжает Христофор, – Дора штопала в кресле шерстяной носок, а Сонька дремала у нее на коленях. Их так и убило одним осколком. Потом меня язычником обозвали. А я решил – уж коль они вместе до выпадения зубов прожили, пусть вместе в одной могиле будут.

Поднявшись с колена, старец добывает из той же полотняной сумки заткнутую резиновой пробкой поллитровку.

– Сельский батюшка против того, – добавляет он, – чтобы поминки устраивать на кладбище. И за Соньку меня отчитал. Нельзя, говорит, животным вместе с нами лежать. Но я думаю, что прав не он, а Господь, который поселил на земле бок о бок человека и зверя.

Часть пятая Дневник из подземелья. Страницы, опаленные войной

ДВА ЭКЗЕМПЛЯРА ПЕПЕЛИЩА

– Вы что, – спросила хозяйка ксерокопии, – эту рукопись подобрали на пепелище?

– Не совсем так, – ответил я. – Рукопись на время одолжил молодой человек, который планирует встретить Новый год в подвале.

– Понимаю. Сейчас модно венчаться под водой, день рождения отмечать на Эвересте.

– Опять ошибочка вышла. Человек перебрался в подвал после того, как дом повредило обстрелами.

– Но почему не переедет в более спокойное место? Ведь не все города и села Донбасса превращены в руины…

– Опасается, что лихие людишки растащат имущество… Я бы попросил вас сделать ксерокопии побыстрее. Надо вернуть рукопись, как обещал, к завтрашнему дню.

– Хорошо. Загляните через час-полтора.

Копия оказалась готова к оговоренному сроку. Причем в двух экземплярах.

Второй хозяйка заведения сделала для себя.

– Машинально прочла пару страниц и не удержалась, – объяснила она. – Уж больно захватывающе написано.

Против такого самоуправства я возражать не стал. Наоборот, своеобразная рецензия утвердила меня в изначальном намерении – подготовить для газеты одну-две подачи.

Осталось лишь убрать некоторые корявости и матерные словечки в адрес представителей враждующих сторон. Делаю это в интересах автора, чей полуразрушенный дом находится в серой зоне, куда по очереди заглядывают служивые ВСУ и ополченцы. Итак…

Полна сковородка угольев

День первый. Нормальные люди ведут летосчисление от Рождества Христова, а я – с бомбардировки поселка. Громыхало и прежде, но большей частью в стороне. Поэтому перестрелки скорее вызывали любопытство, чем страх. Однако, когда влупили по-серьезному, стало ясно – на мою малую родину пришла самая настоящая война.

Дошло и до остальных. Едва от близкого взрыва запел хрусталь в серванте, жена, забыв о жарившейся на плите картошке, вылетела во двор. Как мне показалось, при этом отворила дверь без помощи рук.

Во дворе к ней присоединились обе собаки, Муха и Дамка. Вся гоп-компания скатилась по ступенькам в подвал и там затаилась.

Я тоже едва не сорвался на галоп, но тут же взял себя в руки. Даже если от страха нутро превращается в скользкую сосульку, мужик обязан сохранять невозмутимый вид. Иначе перестанут уважать другие и сам себя. А последнее, может быть, еще более существенно.

И в то же время не следует держать варежку распахнутой. Шел позволяющим сохранить достоинство шагом, а в результате получил удар пониже спины. Только ступил на верхнюю ступеньку подвала, как дверь от взрывной волны пришла в движение, и я прямиком скатился на Антонину. Та от неожиданного подарка аж крякнула.

А вообще, жена – гражданка предусмотрительная. Загодя приволокла в подвал садовые стулья, старый ковер, свечи, упаковку газированной воды, запасные очки и «Повесть о жизни» Паустовского.

Это ее диванная книга. Стоит нам поцапаться, как она демонстративно укладывается на диван вместе с «Повестью». А потом дрыхнет до самого вечера. Наверное, книга у нее вроде успокоительного и снотворного.

Я же чтивом не запасся. Поэтому от скуки общаюсь с собачонками. Дамка в собеседницы не годится. Лежебока похлеще хозяйки. Стены подвала вибрируют от разрывов, а она похрапывает, уткнувшись носом в картофельный ларь. Зато Муха – друг, товарищ и брат. Мордочкой и глазами тянет на председателя шахтного профкома. Только речи не толкает. И звукоприемниками все время манипулирует. Одно ухо – торчком, другое вроде привявшего лопушка.

– Что, – спрашиваю, – обидел кто?

Потерла лапкой правый глаз, потом – левый. Будто слёзы вытерла. А не учил ведь никто.

– Искупаться бы, – продолжаю беседу, – да на улицу нос не высунуть.