Я шкурой помню наползавший танк

А сейчас утро. Такое благостное, что его не осмеливаются тревожить залпы миномётных батарей. Лишь извечный спутник бригантин – зюйд-вест, за неимением штатной работы, впрягся в сухопутную лямку. Он задумчиво вращает лопасти гигантских ветряков и развешивает на колючках терна отсыревшую за ночь паутину.

Будь с нами «Анчар», он бы обязательно сказал об изделиях вездесущих арахн: «Не для коварства, для полета оплетает солнечную сеть».

Ягоды терна выглядят соблазнительно. Одно лучше их не трогать. Обязательно явится пара соек и примется орать: «Гр-рабёж!» Или усядутся на ветку облысевшего лоха и станут смотреть злыми глазами так, что невольно почувствуешь себя забравшимся в чужой сад воришкой.

Близость моря наложила отпечаток на всё, в том числе на сушу. Обставленная по обочинам терновниками полевая дорога – точно копия морских волн. Только замершая. А еще она созвучна стихам, которые читает наш седобородый спутник Кирилл Денисов.

Я записываю в походный блокнот услышанное, однако сухопутные волны заставляют шариковый карандаш плясать под музыку колдобин. На следующий день пытался расшифровать каракули, но удалось восстановить лишь четверостишье, за точность которого ручаться не берусь: «Мой милый друг, свеча уж догорела. Я ждал тебя и встрече был бы рад. Ты на черешни не успела, не опоздай, дружок, на виноград».

Судя по дубу, который отец Кирилла Петровича посадил в день рождения первенца, наш спутник вышел из романтического возраста. Только душа не подметки. Она не изнашивается. И коль на то пошло, я, применительно к ситуации, позволю себе скорректировать известное выражение: «Седина – в бороду, Муза – на порог».

Разумеется, Денисову об этом не сказал. Лишь поблагодарил небеса, что свел с ещё одним человеком, который до седых волос сохранил лирический настрой души.

ОТШЕЛЬНИКОМ ПРОШУ НЕ НАЗЫВАТЬ

Без Денисова мы бы обязательно заблудились на сухопутном приложении к морю. И, возможно, сверзились с плотины степного пруда, за которым лежит конечная цель путешествия – обитель отшельника.

– Прибываем, – подал голос с заднего сиденья Кирилл. – Только, пожалуйста, не называйте моего земляка и друга Мишу Приходько отшельником… Как там у Сергея Ожегова: «Отшельник – монах, живущий в скиту, отказавшийся от общения с внешним миром». А Миша всякому человеку рад. Чужаку в последнюю крынку молока вынесет, имени не спросит… Жаль, не все способны оценить его доброе сердце. А уж злоупотребить доверчивостью желающих изрядно… Однажды приблизились к обители военные. Миша их накормил, молочком напоил, пару крынок в дорогу дал. Но этим сволочам мало показалось. Воспользовались тем, что хозяин быка на водопой повел, двух барашек в багажник погрузили…

Впрочем, классические отшельники водятся не только в скитах. Один из них в качестве уединённого места выбрал железнодорожную станцию на перегоне Донецк – Мариуполь.

Попытку разговорить отшельника я предпринял под занавесь январского дня. Хулиганила поземка, а дымы над печными трубами создавали иллюзию затертой во льдах флотилии миноносцев.

И только один кораблик стоял с погасшими топками.

– Уж не помер ли затворник? – поинтересовался я у глядевшей через калитку дома напротив женщины.

– Утром жив был ещё, – ответила она. – С пустым рюкзаком куда-то подался. Наверное, кукурузные початки сейчас на поле из-под снега добывает. Он ведь из чужих рук подаяние брать отказывается. И печку даже в лютые морозы не топит, и за десять лет слова никому не сказал. Так что не ждите его…

Ну а, глядя на Михаила, не скажешь, что тот питается мороженой кукурузой. Не богатырь, конечно. Обычный мужик с ладонями такой цепкости, что их можно использовать вместо капканов на пушного зверя. И ещё борода как у Фёдора Конюхова. Но кроме неё имелось в облике нового знакомого и другое сходство со знаменитым путешественником. Впрочем, ничего удивительного в том нет. Покоритель всех полюсов Земли и бывший колхозный чабан всю жизнь проводят на вольном воздухе, а крышей им служит одно и то же небо.

ЧТО-ТО ДОМА НЕ СИДИТСЯ…

Овцеферма у чёрта на куличках, по-другому не назовешь затерянный в приазовской степи уголок, строилась без архитектурных излишеств. Лишь бы сверху не капало, да с боков имелась хоть какая-то защита от морского ветра.

Но Михаила, похоже, это ничуть не смущает. Провёл три десятка лет в таких условиях, что даже самый закалённый спартанец давно загнулся бы от воспаления легких и истощения.

Особенно тяжко поздней осень. Сбившаяся в грязно-серую массу отара, задубевший от косо летящей мороси брезентовый плащ, заунывный скулеж запутавшейся в шарах перекати-поля низовки.

Одна отрада – возвращение в хижину, которая от кошары отличается лишь малым размером. Развесил у печки отсыревший плащ, пожевал сала с чёрствым хлебом, приспособил вместо подушки ватник и свободен до самого утра.