Я шкурой помню наползавший танк

Подстёгиваемая семихвостой плёткой молний, она неслась вскачь, оставляя на стволах прибрежных ив ошмётки лугового сена. А вскоре показались и сами копны. Словно караван сорвавшихся с якорей барж, они плыли мимо нашего разрушенного стихией стойбища.

– Дедушка Мазай возрыдал бы от восторга, – молвил приятель, указывая мокрым перстом на головную копёшку, где восседала серая ворона.

К тому времени гроза пошла на попятную. Мельничные жернова её укутались за оглохшими от небесной канонады холмами. Сквозь полынью в облаках выпал нестерпимо яркий свет, и над взъерошенными берегами встала многоликая радуга. Ещё одну ворону-путешественницу я увидел на пляже Безымянного. Она оседлала транцевую доску рыбацкого ялика и, как мне чудилось, сердито выговаривала гребцу, мужику таких выдающихся размеров, что штормовые волны рядом с ним должны качаться мелкой рябью.

– Из-за чего скандал? – полюбопытствовал я у рыбака, а когда тот вышагнул на берег из облегчённо вздохнувшего ялика. – Мне послышалось, что ваша пассажирка голосом боцмана командует: «Правое весло – загребай, левое – табань».

– Может быть, – рассмеялся мужик, вытряхивая из резинового сапога сорок седьмого калибра попавший туда камушек. – А вообще чёрт её поймёт. Шепелявит как беззубая старушенция. И ещё матерится. Наверное, воспитывалась в неблагополучном семействе. Оттуда и сбежала.

– От вас чего ей надобно?

– Рыбки. Поделился с ней таранухой. Теперь закусывает на берегу.

Управившись с рыбешкой, матершинница вновь оседлала вытащенный на песок ялик. Я выпросил у рыбака ещё одну тараньку, размером с ладонь. Серая ворона деликатно взяла её поперёк туловища и улетела под вопли черноголовок, которые так и не научились выпрашивать милостыню.

ТЕРЕМОК С ИВАМИ

Теремок на берегу степного пруда смотрелся сквозь дымку, словно сказочный Китеж-град. Опечаленные приходом осени хризантемы роняли на садовую дорожку холодные слезы, а сбежавшие к самому урезу воды ивы казались воплощением скорби.

О том, что теремок обитаем, можно догадаться по запаху жареной рыбы и перекличке посуды. Хозяева, наверное, завтракали, и поэтому я не осмелился их тревожить. Да и что смог бы ответить на вопросительный взгляд: «Зачем нелёгкая принесла?» Чем объяснить ранний визит? Желанием пообщаться с опечаленными хризантемами?

Чтобы не быть превратно понятым, возвращаюсь на противоположный берег. Теперь между тем и этим – возлежащее на пруду отражение осени. А ещё – лёгкая дымка. Подобно лёгшей на ресницы паутинке, она размывает панораму.

Такие теремки не редкость. Оттеснили на задний план природу и кичливы, словно выставившая напоказ златые ошейники-ожерелья состоятельная модница. Разумеется, богато жить никому не возбраняется. Но лишь в том случае, если достаток не сопровождается откровенным барством. Иного определения не могу подобрать для соотечественников, которые вьют гнезда-особняки в райских кущах. И тем самым подчёркивают превосходство над простым людом.

Впрочем, хозяин теремка, с которым я так и не осмелился завести знакомство, явно не из хамовитого отродья. Он ничего не отнял у природы, а лишь добавил ей. Построился на арендованном клочке берега, которым брезговали даже рыбаки, посадил деревья, украсил садовые дорожки астрами.

А вот забор трехметровой высоты так и не воздвиг. Живёт всем взглядам открытый, не обращая внимания на завистливые вздохи. И правильно делает. Пусть смотрят. Может быть, сыщутся еще охотники сотворить точно такую же сказку на радость себе и проезжему человеку.

ОСЕНИ ПОЛНЫЙ МЕШОК

Старая улица подобна горному ущелью. Свежий норд-ост гонит по ней поток осенней листвы. А ещё эта улица состоит в ближайшем родстве с морем. Корни могучих каштанов так всхолмили тротуары, что прохожих можно принять за возвращающихся из таверны матросов.

Из подворотни, которую венчает арка времён переселения крымских греков в Приазовье, выметнулся трехцветный котёнок и с полного маху бросился в бурный поток. Он так увлечённо играется с листьями, что машины осторожно объезжают его стороной.

Наконец котёнку наскучила забава, и он вернулся во двор. Шалый норд-ост сюда почти не проникает. Лишь сквознякам изредка удается подшутить над хозяйкой трехцветного шалуна, дочерью моего приятеля Полиной, которая сражается с листопадом при помощи перевязанного шнурком веника.

На лицо Полины надета маска сердитой феи. Её никак не удается выгнать из розового куста «Огни Москвы», спрятавшиеся виноградные листья. Но это всего лишь маска. Полина, как и котёнок, сама не прочь поиграть в догонялки.

Укрощённые листья дочь приятеля собирает в полиэтиленовый мешок.

– Такая, видно, у них судьба, – говорит мне виноватым голосом. – Летом листья являются лучшим украшением, а осенью они – презренный мусор.

И действительно, листопад для дворников такое же наказание, как и падающий без передыху снег. Только смахнул с дорожки, а она вновь обрела неряшливый вид. Такой работёнке едва ли позавидует даже бедолага Сизиф.