Я слежу за тобой

Джейкоб уносится к лежащему на диване другу. Я вижу, как он вручает Коди открытку и садится рядом. Вид у сына по-прежнему обеспокоенный, что вполне объяснимо, поскольку, когда Коди поворачивает голову и смотрит на Тару, я вижу, насколько сильно у того опухли глаза и губы.

– Можно я поздороваюсь с Коди? – спрашиваю я почти так же нервно, как Джейкоб. Не знаю, почему Тара питала к нам такой интерес и зачем соврала насчет своего родства с Коди, но сам он – милый мальчонка, и он едва не умер. Сердце у меня сжимается при этой мысли.

Тара кивает.

– Пойду пока отнесу блюдо на кухню.

Я подхожу к дивану. Коди лежит опухший и измученный. Черты лица размыты.

– Привет, Коди. Как ты себя чувствуешь? – тихо спрашиваю я.

Он пытается улыбнуться.

– Хорошо. Я так рад, что Джейкоб пришел.

Джейкоб подпрыгивает, сидя на краю дивана, и я бросаю на него строгий взгляд.

– Коди нужен покой, так что никаких прыжков, понятно?

Коди смеется.

– Джейкоб не умеет быть спокойным.

Я тоже смеюсь, потому что это правда.

В гостиную заходит Тара.

– Идем, поговорим, – говорит она мне, а потом обращается к детям: – Мальчики, мы будем прямо возле дома. – Она ведет меня через прихожую к двери, и мы вместе выходим на террасу – две женщины, застрявшие каждая в своем пузыре с конфликтно-напряженным содержимым.

Я неловко шаркаю ногами.

– Я очень сожалею о случившемся с Коди. Господи, это, наверное, так ужасно получить подобный звонок из школы. Любая мать была бы без ума от страха.

Отбросив внешний лоск, мы сверлим друг друга взглядами.

– Ты больше ничего не хочешь мне сказать, Сара? – спрашивает Тара.

Я покусываю себе щеку, а потом выдаю:

– Я знаю, что ты Коди не мать.

Тара медленно кивает.

– Не совсем понимаю, какое тебе до этого дело, но ты права. Я Коди не мать. Он сын моего брата. – Она поднимает палец вверх. – Коди не должен слышать этого разговора. Подожди, я закрою дверь, и присядем здесь.

Она захлопывает дверь, и мы устраиваемся в ее светло-голубых деревянных креслах. Я жду, что она заговорит первая.

– Ты постоянно смотришь на меня изучающе, будто не доверяешь, – начинает она. – Почему?

– Что, прости? – откликаюсь я. – Ты постоянно приходишь ко мне в дом, называешь моего мужа Дэнни и ходишь тайком по моему двору ночью.

– Что? Я никогда не заходила к тебе во двор без приглашения.

– Хм, но кто-то заходил. И ты солгала о том, что ты мать Коди.

Тара раздражается.

– Нет, не совсем. Я ни разу не сказала, что я его мать. Ты разве не замечала, что он называет меня Тарой? Из-за своей неврастеничности ты очень многого просто не замечаешь.

Я хмыкаю.

Тара встает.

– Такой разговор лучше пойдет под вино. Розовое, верно?

Не говоря больше ни слова, она уходит в дом и через минуту возвращается с двумя пластиковыми стаканчиками и бутылкой вина, которую ставит прямо на пол.

– Мой брат, Ник. Это катастрофа.

– Он в тюрьме, – припечатываю я, раз уж мы выкладываем все начистоту.

– Если бы так, – говорит Тара. – Тогда все было бы гораздо проще.

Теперь в замешательство прихожу я.

– Коди сказал Джейкобу, что его папа в тюрьме.

Тара вздыхает.

– Не удивительно, что он так сказал. Ник попадал туда и выходил на волю на протяжении всей жизни Коди, начиная с самого его рождения, каждый раз пропадая на долгие месяцы. – Она тянется за бутылкой, наливает в каждый стаканчик и протягивает один мне. – Ник – алкоголик и наркоман. Он занимается всем, чем только можно, и никогда нигде не задерживается надолго. И хотя он побывал в тюрьме уже несколько раз, сейчас он на воле. Кто знает, где он находится в данный момент? Мама Коди дала дёру сразу после его рождения. Так что я единственный постоянный человек в жизни мальчика.

– Значит, Коди не видится со своим папой?

Тара делает глоток из своего стаканчика.

– Уже нет. На самом деле Ник держался несколько месяцев, но потом опустошил мой кошелек и исчез, прихватив с собой игрушки и игры Коди. Это случилось около шести месяцев назад. – Она смотрит на покачивающиеся на ветру трубочки-колокольчики. – На двадцать третье у меня назначена встреча с новым адвокатом по опеке.

Двадцать третье сентября – дата, помеченная большим красным крестом в календаре на холодильнике. Я чувствую себя отвратительно. И, может, Тара права. Возможно, я параноик, потому что явно истолковала всё превратно.

– Я искренне сожалею о… том, что за тобой следила и сомневалась в тебе. Просто… у нас в Ванкувере была история с няней, и я думаю, это она посылает мне странные сообщения. А потом увидела у тебя ожерелье из «Юника», и у нее тоже было оттуда… В общем, я пришла к неверным заключениям.

– Похоже, что так. Кстати, то ожерелье подарил мне Ник. Прислал его с извинениями, когда находился в реабилитационной клинике. Я это ожерелье ненавижу. Надо его выкинуть. Но он ведь мой брат, понимаешь?

– Понимаю, – отвечаю я.

Окно на переднем фасаде дома открыто, и до меня из комнаты доносится тихий разговор мальчишек. Мы с Тарой соседки и, похоже, впервые оказываемся честны друг с другом.