Я служил в десанте

Подводы тронулись. Мы побежали рядом. Я видел, что нас стало значительно больше, человек сорок – сорок пять. По моим расчетам Яблочная была километрах в шести. Наконец мы стали уставать и дальше бежать не могли.

– Не ждите нас. Гоните скорее в станицу. Ищите медсанбат, – сказал я.

Подводы поехали. В это время из-за бугра показались два всадника. Они скакали навстречу нам и что-то кричали. Подводы остановились и повернули назад. Всадники подскакали к нам. Их лошади были без седел.

– Вертайте все назад! – кричали они. – В Яблочной немцы!

– Много?

– Туча!.. В Савенской свои?

– Свои.

Они хлестнули лошадей и поскакали к Савенской. Мы остались в степи. Как могли, перевязали раненых. Один молоденький солдат уже скончался. Он был нам не знаком. Вынули из нагрудного кармана красноармейскую книжку, прочитали: «Жильцов Николай Иванович». Вырыли неглубокую могилу и присыпали Жильцова землей.

В Савенской обстановка разрядилась. Как-никак, а кругом свои и все относительно спокойно. Мы понимали, что это спокойствие временное. Нашли за станицей импровизированный медпункт. Там работали врач и две санитарки. Сдали раненых, разулись и сели здесь же, за станицей, подкрепиться. Война войной, а есть надо. И какое счастье снять сапоги с натруженных ног!

Как легко, как свободно! Даже дышать стало легче. «Хорошо, что пристроили раненых», – думал я и удивлялся.

Столько людей погибло, а мы здесь сидим и жрем. Так всегда на войне: и смерть, и жизнь, и страдания, и блаженство – все рядом.

Над нами появился немецкий самолет. Он летел на большой высоте. Задрав головы, мы следили за ним, продолжая жевать свои сухари. Сейчас он был прямо над нами и мы решили, что он нам не опасен – если самолет бросает бомбу над тобой, она взорвется далеко впереди.

Павел Кирмас посмотрел на небо:

– Наши! – Вскочил на ноги и побежал.

Мы тоже вскочили на ноги и, пробежав, сколько позволяло время, упали на стерню. Бомбы взорвались далеко от нас.

– Ну и сволочь же ты, Павлушка! – сказал кто-то в сердцах.

– Я не думал, что вы такие пугливые… – оправдывался он.

– Будешь пугливым.

Балансируя, как акробаты на проволоке, мы возвращались на место.

Сперва ругали Павлушку за неуместную шутку, потом и сами стали смеяться. На войне смех вызывают самые неожиданные, а иногда и, казалось бы, неуместные шутки. К нам подбежал знакомый боец. Его гимнастерка не по уставу была заправлена в галифе.

– Ребята, появился Утвенко (А. И. Утвенко был командиром нашей дивизии). Как только стемнеет, пойдем на прорыв. Всем быть готовыми. Сигнал – красная ракета. Он велел всем десантникам заправить гимнастерки в брюки, чтобы нас отличать от остальных… Сосредоточиться под той высоткой. Все!

Сказал и побежал дальше. Мы обулись и, прежде чем пойти на высотку, зашли к своим раненым, чтобы сообщить о приказе Утвенко. Оказалось, что там уже все знают. Собирают подводы и повезут раненых за нами. Ваня Таран по виду был плох, но вел себя мужественно.

Направились под высотку, где сосредотачивались бойцы нашей дивизии. По пути проходили мимо того места, куда самолет бросил бомбу. Два дома были разрушены. В пыли валялись остатки нехитрой домашней утвари. Стена одного дома еще слабо дымилась.

У развалин другого дома на земле лежали несколько трупов. Над ними стоял бледный пожилой старшина, голова его была опущена, руки тряслись. Я посмотрел на убитых. Это были те девчонки, с которыми заигрывали наши солдаты.

К гибели мужчин, которую наблюдаешь каждый день, привыкаешь и переживаешь ее не так остро. Ты сам мужчина и понимаешь, что эта участь и тебя вряд ли минует. Но гибель этих девчонок больно кольнула меня в сердце. В этом чувстве было что-то биологическое: мужчина должен защищать женщин. Но не только это. Целая буря чувств поднялась во мне. Тогда я понял ценность женщины, дающей новую жизнь, и невосполнимость этих утрат.

После этого я совершенно по-другому стал относиться к женщинам.

Время двигалось томительно медленно.

Уже было проверено оружие, магазины с патронами уложены в патронную сумку, уже пробовали балагурить и молча ожидали появление сигнала. Уже высказывались опасения, что время уходит и нам не хватит ночи, чтобы оторваться от немцев. Теперь все сидели молча и ждали.

Какой-то солдат из штаба дивизии принес мне вещмешок, наполовину заполненный письмами. Сначала я воспротивился.

– На кой они мне?

– Все на твое имя, – сказал солдат, положил на землю вещмешок и ушел.

Я открыл мешок и стал просматривать письма. Они действительно были адресованы мне. Дело в том, что еще в начале боев меня отправили в Сталинград за батареями питания для радиостанций. Я должен был получить их не переправе. По дороге мы видели горожан, в основном женщин, роющих противотанковые рвы. На дороге устанавливались бетонные доты. А город выглядел вполне мирно. На переправе мне сказали, что паром, который я ожидал, придет, когда стемнеет.