Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета

Зато еще через несколько дней нас выручил из беды уже документ, выданный Форин-офисом. Мы попали в деревню, занятую белыми войсками, прямо напротив Соловецких островов, что в Белом море. Орущая людская масса, сбегавшаяся со всех сторон, точно статисты в первой сцене «Петрушки», столпилась на причале, чтобы, усердно работая локтями, успеть вскарабкаться на палубу небольшого танкера, уже подымавшего якорь: он отплывал последним. Генри взгромоздил себе на плечи Ника, подхватил чемодан – весь наш багаж, и, крепко схватив меня за руку, помог одним прыжком перемахнуть с причала на корабль, отчаливший буквально в следующий миг. Я запрыгнула в самый последний момент, сложившись в «плие», дабы смягчить удар от прыжка. Мое «гран жете» незамеченным не осталось – меня поприветствовали аплодисментами.

Под надзором белых мы переплыли залив и достигли села Сорока, где стояли британские войска. Там нам предстояло взойти на борт судна, перевозившего уголь. Белое море сменилось Баренцевым, откуда мы взяли курс на Британию. Плыть на корабле в сильную качку, да еще в облаках угольной пыли – для меня это было уже слишком! Я болела всем по полной программе – приступами тошноты, переходящими в неукротимую рвоту, изжогой, головокружениями и икотой, – но Генри, которого даже самые драматичные ситуации не заставили бы утратить ни флегматичности, ни юмора, утверждал, что «вывести желчь» из организма – это влияет на цвет лица получше хорошего крема от Хелены Рубинштейн!

На исходе плавания мы под восклицания и радостные крики пришвартовались в Портсмуте. В целом мы преодолели две тысячи миль – на корабле, на лодке, на поезде, в запряженной телеге, верхом на ослике, пешком… Мы были грязны как трубочисты, зато живые и здоровые.

«Мы навсегда покидали Мариинский и Театральную улицу, чтобы завоевывать рампу нового мира», – этой фразой я закончила книгу «Моя жизнь». Нынешний мой рассказ продолжает ее. Чтобы обогатить его подробностями, мне пришлось за ушедшую неделю погрузиться в свои записи и мою переписку с Генри, а еще – в книгу «Тридцать дюжин лун», охватывающую годы нашей совместной жизни с 1913-го по 1949-й.

По приезде в Лондон меня ожидало испытание не столь драматичное, как недавние приключения, но тоже трудное: прием в очень благовоспитанной и консервативной семье Генри. Я назвала ее семьей Генри, а не родней по линии мужа, ибо мы не были женаты официально, так как я не была официально разведена. Да и как я смогла бы оформить все это? Я покинула страну, охваченную анархией, где прежние законы были упразднены, а новых еще не существовало. Нам помог счастливейший из случаев – на корабле мы познакомились с приветливым англо-русским юристом, пустившимся в бизнес; наверняка он был одним из тех будущих аферистов, что расцветут в эпоху НЭПа. Генри пришла мысль посвятить его в нашу историю, и тот, желая нам помочь, предложил выправить фальшивые документы… Сказано – сделано, и мы поторопились их оформить на законном основании. Важнее всего была метрика Ника. С помощью Форин-офиса наш сын Никита превратился в Николаса Брюса, британского гражданина.

Если я скажу, что моя свекровь принялась учить меня вязать, то все поймут мои горести. Мне не удалось преуспеть в этом. Единственным человеком из семейства Брюс, к кому я испытывала неподдельную симпатию, была кузина Генри Кэтлин Скотт, ставшая моей подругой. Когда я с ней познакомилась, ей было около сорока, и она уже обрела признание как скульптор. Она была последним ребенком в семье из одиннадцати детей, училась в Лондоне, потом в Париже, в кружке Родена, и вышла замуж за полярного исследователя Роберта Фалькона Скотта – он, к несчастью, погибнет в 1912 году в Антарктике. Генри она называла Бенджи и сказала мне, что этим прозвищем моего мужа зовут все его друзья и близкие в Англии.

Золотая клетка

Биконсфилд, 9 июня 1969

В Лондоне мы оставались недолго – Генри пора было ехать работать в Танжер. Путешествие из Лондона в Танжер – настоящая сказка, полная противоположность пережитому нами по пути из Петрограда в Портсмут: комфортабельный пароход, роскошные буфеты, в которых Ник объедался пирожными и сладостями, иногда даже недомогая от этого. В Петрограде мы успели забыть, как выглядит кусок сахара. Я тоже недомогала – мучила морская болезнь, для меня обычная, и в Мадриде, где Генри пришлось ненадолго остановиться, я обращала на себя всеобщее внимание бледностью лица – на зависть мадоннам из Прадо.