Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета

Первого марта 1918 года (за два дня до того, как Ленин объявит столицей Москву![73]), посольство Великобритании прислало за мной автомобиль, и под защитой охранника я смогла совершить автопрогулку по местам своей юности. Более чем когда-либо Питер (так жители называли свой город всегда, при всех режимах!) показался мне городом сверхчеловеческой красоты, несмотря на разложение и разруху, причиненные революцией. Меня поразила справедливость слов поэта из числа моих друзей: «Петербург, где Венеция встретилась с Версалем». В Смольном, в прежние времена – Институте благородных девиц, где училась моя мать, теперь заседало новое правительство. Оборванные красноармейцы-охранники строем ходили туда-обратно по сто шагов на фоне великолепных фасадов, выложенных голубым и белым, в которых пули оставили глубокие шрамы. Зимний дворец, послуживший резиденцией Временного правительства под управлением Керенского, а потом взятый штурмом, выглядел бледной тенью себя самого. Расположенный совсем рядом Центральный телефонный узел, у которого происходили кровопролитные столкновения, был разрушен. Зимний сад, как и Таврический, превратился в какие-то дремучие заросли. На тех каменных набережных, которыми я так восхищалась из окна нашего дома, лежали сугробы грязного снега, преграждавшие спуск к воде, еще покрытой ледяной коркой. Мосты были сломаны, а дворцы сожжены. Народу на улицах мало, автомобили редки. Быстро пробегают испуганные тени. Кажется, что время остановилось. На Литейном проспекте мы проехали мимо павшей лошади. По всему Невскому проспекту, во всех зданиях, блестевших желтым золотом, кирпичом и пастельными тонами, от Лавры до Адмиралтейства, разбиты витрины, а подвалы разграблены. Пустыми бутылками, вспоротыми коробками усеяны тротуары – их больше не подметали. Долго созерцала я тот странный и недвижный народец, что с 1703 года, с самого основания города, поддерживал мраморные портики или стеклянные навесы-маркизы: огромных атлантов с мускулистыми телами, грациозных длинноволосых кариатид. Все это осквернено, покалечено…

Когда Ленин 3 марта подписал в Брест-Литовске сепаратный мир с Германией, союзники решили поддержать Белую армию в ее борьбе с большевиками; так Великобритания стала врагом России.

Наша судьба была предопределена.

Мы наметили отъезд на июнь 1918-го. Предстояло еще несколько недель собирать необходимые документы.

В «Моей жизни» я написала, что последним моим появлением на сцене Мариинского театра была «Баядерка» 15 мая 1918-го. Но нет – это было «Лебединое озеро». Если первому балету я обязана своей прекрасной репутацией, то исполнять технические подвиги во втором мне всегда не хватало ловкости. Возможно, это и есть причина, по которой я бессознательно перепутала… Но одно точно в любом случае: в «Баядерке» я в тот вечер танцевала бы так же скверно, как скверно оттанцевала в «Лебедином озере». На сердце лежала тяжесть, а душа была в смятении.

В назначенный день двое друзей пришли помочь нам. Упакованный багаж стоял в комнате, и мы на пять минут присели молча – наши друзья, нянечка Ника, Генри и я, верные древнему русскому обычаю, требовавшему задумчиво и безмолвно присесть всем вместе перед разлукой; затем мы осенили себя крестным знамением и обнялись, прежде чем выйти за порог.

На морском вокзале нас ждала большая толпа. Официальная речь, фотографии, овации, слезы… И я тоже не смогла сдержаться. Тогда я не знала, что оставляю родину, вернуться на которую мне не будет суждено. Я покидала мать с больным сердцем – в будущем году ее не станет, и отца-инвалида: его нам со Львом удалось отдать в приют для стариков-артистов.

Тень Василия, подавленного, а потом посуровевшего и быстро удалившегося механической походкой сломанной куклы, всю жизнь будет преследовать меня.

Из ада – в райские кущи

Биконсфилд, 7 июня 1969

Вообразите только – с вершины скалистой кручи, нависшей над Гибралтарским проливом, прямо к берегам Средиземного моря спускается зеленый ковер – скалы меж рощ и рощи меж скал, и целый рой ослепительно белых домиков колониального стиля, низеньких, зато неописуемо очаровательных, – словами такого не выразить. И подумать только – у меня не осталось фотоснимков всего этого великолепия!